Загадка и магия Лили Брик

Что касается Лили, то никакой «жизни втроем» — в плотском, привычном смысле этого слова — вовсе и не было. «Жизнь» была только вдвоем. Втроем — «проживание», что понятно, совсем не одно и то же. Непонятно другое: почему общественный гнев обрушился лишь на этот союз, хотя знаменитые треугольники никакой диковинкой не были. Оставим в стороне примеры хрестоматийные (Чернышевский, Некрасов, Тургенев) — вспомним лишь то, что было вполне очевидной приметой уже этого времени. Проблема тщательно изучена (не только теоретически) Эммой Герштейн, с подробностью и корректностью рассказавшей о другом треугольнике — Осипа Мандельштама, Надежды Яковлевны и Марии Петровых. «Тройственные союзы, — пишет Эмма Герштейн, — чрезвычайно распространенные (!) в двадцатых годах, уходящие корнями в 1890-е и у нас уже сходящие на нет в 30-х, оставались идеалом Мандельштамов, особенно Надежды Яковлевны. Она расхваливала подобный образ жизни, ссылаясь на суждения Осипа Эмильевича. Например: брак втроем — это крепость, никаким врагам, то есть «чужим», ее не взять. <…> Модель Мережковский — Зинаида Гиппиус — Философов была у всех на памяти, а Осип и Лиля Брики плюс Маяковский — перед глазами».

Список мог быть и продолжен. Горький — Андреева — Варвара Тихонова (потом Мария Будберг)… Бунин — Вера Бунина — Галина Кузнецова… Да зачем далеко ходить: Ахматова!.. После развода с Шилейко она жила вдвоем с Ольгой Афанасьевной Судейкиной, и к ним подселился композитор Артур Лурье. Ахматова говорила, пишет Эмма Герштейн: «Мы не могли разобраться, в кого из нас он влюблен». А потом?.. В одной квартире на Фонтанке не просто жили, но и обедали за общим семейным столом Анна Ахматова, ее муж Николай Пунин (предпочел магической Лиле великую поэтессу) и его бывшая жена Анна Евгеньевна Аренс, не говоря уже о сыне Ахматовой — Л. Н. Гумилеве и дочери Пуниных Ирине. Любители таких пикантных деталей, для которых важны не творчество и не драмы этих людей, а доступные их пониманию бытовые (скорее альковные) тайны, могут вспомнить и другие примеры — на такие сюжеты была очень щедра та эпоха. Так зачем вырывать из ее «контекста» одну-единственную судьбу.

«Моральная и эстетическая сторона подобных сюжетов, — продолжает Эмма Герштейн, которой еще не успели «пришить» защиту так называемой аморальности, — меня нисколько не беспокоила. Мы жили в эпоху сексуальной революции, были свободомыслящими, молодыми, то есть с естественной и здоровой чувствительностью, но уже с выработанной манерой истинных снобов ничему не удивляться. Критерием поведения в интимной жизни оставался для нас только индивидуальный вкус — кому что нравится».

Никаких других критериев для Лили не существовало — в этом было ее счастье и в этом же — беда.

После возвращения Лили и Маяковского вся семья снова собралась вместе. Но это была уже другая семья. Краснощеков и Элли — каждый по-своему — окончательно разрушили тот необычный союз, который существовал целых семь лет. Те отношения, которые принято называть интимными, между Лилей и Маяковским были прекращены: судя по дошедшим до нас письменным свидетельствам, инициатором разрыва была Лиля, и он этому не противился, осознавая, что прежней любви действительно больше нет. По свидетельству Лили, это решение они оба приняли еще в Берлине — в те четыре дня, которые провели там вместе. Возвратившись, подтвердили его друг другу окончательно и бесповоротно.

Весьма важные изменения произошли и в жизни Осипа. На съемках фильма по его сценарию он познакомился с двадцатипятилетней женой режиссера Виталия Жемчужного — Евгенией Соколовой, и дружеские отношения, завязавшиеся между ними, вскоре перешли в еще более дружеские. По свидетельству самой Жени, этот «переход» состоялся лишь через два года, но так или иначе уже к концу 1925-го, когда союз Лили и Маяковского обрел иные формы, Женя на правах своего человека вошла в их общую семью. У нее была своя комната в коммунальной квартире на Арбате, в том доме, где теперь расположился музей Пушкина, так что никаких бытовых неудобств для оставшегося неизменным триумвирата появление Жени не принесло.

Если судить по переписке между Лилей и Маяковским, сотрясавшие их союз события и принятое ими решение не внесло перемен в отношения друг с другом. Даже тот несомненный факт, что отношения эти стали уже иными, переписка тоже не отражает — ни одним словом. Неизменными остались обращения: «Дорогой, милый, родной, любимый», одинаковые в обе стороны. Неизменными — заверения в безграничной любви: «Целую тебя обеими губами, причем каждой из них бесконечное количество раз». И в этом не было ни малейшей фальши. Все, что действительно их связывало друг с другом, — взаимопонимание, общие интересы, осознание того, насколько каждый из них нужен другому, — все это осталось, выдержав испытание временем, и не могло исчезнуть даже после того, как ушла физическая любовь.