Загадка и магия Лили Брик

По мнению многих биографов, в эти осенние дни двадцать седьмого года в Гендриковом появляется и обаятельный чекист, зловещая роль которого во многих кровавых операциях Лубянки ныне хорошо известна. По другим данным — и об этом уже сказано выше — в круг Бриков — Маяковского Яков Саулович Агранов («милый Яня») вошел еще шестью годами раньше. Никто с точностью не знает, как, когда, при каких обстоятельствах это случилось.

Косвенным и отнюдь не самым достоверным ориентиром до сих пор считаются созданные в двадцать седьмом году поэтические панегирики Маяковского в адрес чекистов. «Солдаты Дзержинского Союз берегут», «ГПУ — это нашей диктатуры кулак сжатый», «Бери врага, секретчики!», «Плюнем в лицо той белой слякоти, сюсюкающей о зверствах Чека», «Зорче и в оба, чекист, смотри!» — эти и другие стихотворные афоризмы Маяковского были тогда в ходу и цитировались повсеместно. Не обошел поэт своим вниманием славных чекистов и в поэме «Хорошо»: «Лапа класса лежит на хищнике — Лубянская лапа Чека». И — там же: «Юноше, обдумывающему житье, решающему — сделать бы жизнь с кого, скажу, не задумываясь, — делай ее с товарища Дзержинского».

Случайно ли все эти восторги совпали с нашествием «солдат Дзержинского» в дом Маяковского — Бриков? Стихотворение, которое так и называлось — «Солдаты Дзержинского», написанное к десятилетию создания карательных органов советской власти, посвящено «Вал. М.», то есть Валерию Михайловичу Горожанину (предположительно его подлинная фамилия — Кудельский), тому видному чекистскому деятелю, с которым Маяковский сочинил киносценарий «Борьба за нефть» — об истории захвата Англией иранской нефти.

Скорее всего, Маяковский познакомился с ним в тогдашней украинской столице Харькове, где Горожанин был крупной чекистской шишкой (возглавлял секретный отдел ГПУ Украины). Настолько крупной, что от щедрот своего сердца тут же сделал Маяковскому необычный подарок: револьвер с удостоверением к нему — «на право ношения». Считается, что именно Горожанин на правах приятеля и соавтора (никакого участия в работе над сценарием он, конечно, не принимал, а был поставщиком материалов, собранных лубянской разведкой) привел Агранова в Гендриков. Но если вся чекистская братия появилась там лишь в двадцать седьмом году, то кто же устраивал Брика на работу в ГПУ и кто выдавал Лиле удостоверение сотрудника этих органов еще шестью годами раньше?

Дружба всей семьи с Аграновым была на виду, и многие современники, в том числе и те, кто был близок к дому, не сомневались в характере его отношений с Лилей. Скрывать свои любовные связи Лиля всегда считала делом ханжеским и никчемным. Кого хотела, того и выбирала для любовных утех и не видела надобности в этом оправдываться перед современниками и потомками. Но как раз этот альянс, пусть даже и не любовный, имела основания скрывать. Возможно, по просьбе Агранова, вызванной причинами сугубо делового порядка. Но возможно, и потому, что понимала, насколько и чем фигура Агранова выделяется из общего ряда ее обожателей и друзей. Если банально-любовных отношений все-таки не было, то на чем строилась их особо тесная дружба? Чем — поставим вопрос иначе — он привлек в таком случае расположение Лили? Ведь в тесный круг Бриков допускались только люди определенного интеллектуального уровня, главным образом из мира культуры.

Агранов стал не только завсегдатаем дома, — Лиля проявляла большую нежность к его дочери от первого брака Норе, баловала ее, задаривала приятными ей вещами. Очень вероятно, что за всем этим скрывалась отнюдь не любовь в каком угодно смысле этого слова, а «служебные» отношения или, что еще вероятней, простой и всем понятный расчет: Агранов был очень влиятельным человеком и мог помочь в устройстве самых различных дел. Ему самому, в свою очередь, пресловутый Лилин «салон» был интересен как объект служебных наблюдений: ни для кого не являлось секретом, что он приставлен к интеллигенции и патронирует ее — с лубянских, разумеется, позиций. Муза Раскольникова, жена Федора Раскольникова, высокопоставленного партийца, порвавшего со сталинской диктатурой, подтверждает эту «характерную черту эпохи»: «все знали, что «Янечка» наблюдает за политическими настроениями писателей», но нисколько его не боялись. И то верно: легальный чекист все-таки лучше нелегального… Наконец, вряд ли случайно, что и много позднее, когда с имени Агранова уже был снят и формальный, и моральный запрет, Лиля ни разу не упомянула о нем — ни в каком контексте, ни в каких интервью или воспоминаниях.