Загадка Пушкина

В 1899 г. публицист Н. И. Черняев радостно заявлял: «Пушкин важен для России не только как поэт, но и как единственное живое доказательство способности русского народа к самобытному творчеству»²³⁵. Развивая свой тезис, он утверждал: «С тех пор, как появились в печати величайшие создания Пушкина, нам не трудно доказать иноземцам, даже мало знакомым с историей России, что русский народ не обделен Провидением духовными дарами, что лучшие русские люди вправе думать о самобытной русской культуре и что она будет не менее своеобразна и роскошна, чем культура западноевропейских народов»²³⁶.

Откровенность публициста простиралась достаточно далеко: «Создавая свои великие произведения, Пушкин тем самым давал надежную опору для русского национального самосознания и подготовлял прекращение того духовного иноземного пленения, в котором находится наше общество со времени петровской реформы»²³⁷.

Но представьте себе, немногим ранее в его юбилейной статье говорится: «Если Пушкин еще не настолько известен за границею, как другие великие поэты, то это значит только, что против нашей родины все еще существует в Европе сильное предубеждение. Когда это предубеждение исчезнет, имя Пушкина будет греметь во всем цивилизованном мире наряду с именами других великих поэтов, одинаково близких всем народам»²³⁸. Как водится, в отчаянной борьбе с осознанием действительного положения вещей автор обратился к вульгарной конспирологии.

Что еще удивительнее, на предшествующих страницах Н. И. Черняев сокрушался: «покамест в деле понимания Пушкина мы все еще блуждаем как в потемках; до сих пор мы еще подобны карликам, которые никак не могут стать лицом к лицу великана и заглянуть ему в глаза», смиренно предполагая, что «пройдет еще не один десяток, а может быть и не одна сотня лет прежде, чем поймут Пушкина во всей его бездонной глубине и во всех изгибах его гения»²³⁹

.

Автор не заметил, какая крупная логическая неувязка им допущена. Если к столетнему юбилею поэта русский народ не сумел постичь его творчество, вряд ли уместно ставить в вину иностранцам злостную недооценку пушкинского величия. Согласитесь, взахлеб восхищаться непонятными произведениями дано не каждому.

Между тем шли годы, и вот уже в брошюре, изданной к столетию гибели поэта, С. М. Лифарь писал: «Европа еще не знает как следует Пушкина, но она уже поверила в то, что в России был и есть свой гений, достойный занять место рядом с другими великими мировыми тенями»²⁴⁰.

Впрочем, незадолго до того Д. С. Святополк-Мирский разъяснял: «По всему своему облику Пушкин гораздо более космополит и европеец, чем Гоголь или Толстой. Тем не менее Пушкин остается узко национальным поэтом, классиком только для своих соотечественников, а Гоголь и Толстой входят в общую литературную сокровищницу человечества. Пушкин был как бы фокусом, вобравшим в себя огромный художественный опыт всего предшествующего развития буржуазного человечества и перевоплотивший его для рождающейся русской буржуазной культуры. В этом смысл пресловутой „всечеловечности“, найденной в нем Достоевским. Но из этого же следует, что в его творчестве нет ничего принципиально нового по сравнению с раннебуржуазной литературой Запада. Во всемирно-историческом масштабе Пушкин не этап»²⁴¹.

Ныне в массовом сознании русских читателей Пушкин является поэтом мирового уровня, гордостью и славой нашего Отечества. Как ни печально, как ни горько, но это заблуждение приходится оспорить.

«Значение Пушкина для русской культуры и его мировая известность несопоставимы. Русскому читателю, для которого Пушкин, работавший практически во всех литературных жанрах и давший как бы абсолютную меру гармонии и особой душевной и артистической тонкости для всей последующей культуры, трудно примириться с тем, что Пушкин остается лишь местным, национальным автором, genius loci», — написала недавно О. А. Седакова. — «Это так же странно, как если бы Петрарка оставался местным гением Италии или Гете — Германии. Однако до нынешнего времени это положение сохраняется»²⁴²

.

Поскольку Ольга Седакова читала лекции во многих зарубежных университетах и лично знакома с видными западными славистами, она судит о странной ситуации не понаслышке.

Ни одно недоразумение не может длиться бесконечно. Трезвые и непредвзятые читатели за рубежом ныне пребывают в недоумении, теряясь в догадках. И вот уже английский критик Д. Дэви, размышляя над «формально высокой репутацией Пушкина, которая непонятна для иностранца», высказывает бестактное, но неумолимо напрашивающееся предположение: «Уж не дурачат ли нас, пользуясь нашим легковерием?!»²⁴³.

Обитателю туманного Альбиона, впитавшему с материнским молоком правила fair play[38], заведомо не дано вообразить, каким макаром люди, не понимающие творчество поэта, могут им восхищаться. Тем не менее, накануне двухсотлетнего юбилея поэта И. З. Сурат писала с отчетливой ноткой преклонения: «Но и среди гениев Пушкин отличается какой-то особой непостижимостью и как творец, и как личность»²⁴⁴.