Загадка Пушкина

Современники якобы не понимали Пушкина. Теперь его и во всем мире не понимают. Его не понимают ни рядовые читатели, ни высокообразованные литературоведы.

Вряд ли можно найти более веское доказательство тому, что укоренившееся в русской культуре представление о Пушкине является мифологическим вздором.

* * *

Далеко не всякий народ испытывает потребность в сотворении легендарного кумира. Например, у французов, при всем великолепии их литературы, никакого центрального идола нет.

Академик А. М. Панченко подметил сугубо национальный феномен «светской святости», проявляющийся в том, что духовными наставниками русского народа стали писатели: «Их книги подобно творениям святых отцов, не подвержены старению и сохраняют качество учительности спустя многие десятки лет. Это чисто русская ситуация. В Pax Romana ничего подобного нет. Ни католики, ни протестанты за ответом на житейские проблемы не обращаются к Гете, Бальзаку или Диккенсу, при всем почтении к ним»²⁴⁵.

В трудах ученого показано, как глубоко религиозный по духу русский народ ответил на решительное обмирщение общества, начавшееся с петровских реформ. «Пусть с 1721 года в России отменено патриаршество, пусть Синодом ведает обер-прокурор в мундире, кафтане или сюртуке, но вовсе не отменена культурная привычка, согласно которой у человека и у нации должен быть духовный отец. История русской души в петербургский период есть история его поисков», — объяснял А. М. Панченко. Все кончилось тем, что «от царей нация отвернулась, святых меньше приобрела, нежели потеряла. Остались поэты. И нация выбрала Пушкина»²⁴⁶.

Однако наша исконная русская беда заключается в раболепном, нерассуждающем преклонении перед авторитетом, будь то кулачище государственной власти или блистающий ореол гения. А уж если мы преклоняемся, то тут только держись и хоть святых выноси.

Как отмечалось выше, культ Пушкина оказался лакомым кусочком и для русского тоталитаризма, и для вымуштрованной им интеллигентщины.

В. В. Вересаеву принадлежит чрезвычайно важное наблюдение: «Характерно, что за минувшее столетие, почти как общее правило, культ Пушкина был силен в эпохи общественной реакции и падал или совсем исчезал в эпохи общественного подъема: довольно равнодушная, хотя и почтительная оценка Пушкина Добролюбовым и Чернышевским в пятидесятых годах, неистовые нападки Писарева в шестидесятых, безразличие в семидесятых, огромный подъем интереса к Пушкину в реакционные восьмидесятые годы, потом опять спад: культ Пушкина у модернистов в двадцатом веке. И вот, совершенно вразрез этому, теперь в годы наибольшего, невиданного раньше общественного подъема, любовь к Пушкину растет и растет с каждым годом. И это не среди любителей-эстетов, а среди широчайших трудовых масс, целиком захваченных революционно-созидательной работой»²⁴⁷.

Восхитительно бравурный пассаж написан в 1935 году, и пояснений к нему не требуется. Ведь спустя всего два года, на пике «невиданного раньше общественного подъема» и сталинских репрессий, любовь к Пушкину достигла высочайшего накала.

Интуитивно подмеченную В. В. Вересаевым закономерность, благодаря новейшим исследованиям, удалось облечь в цифры. А. И. Рейтблат и Б. В. Дубинин сумели «проследить структуру и динамику литературных авторитетов»²⁴⁸ на материале журнальных рецензий в России за полтора с лишним века, с 1820-х гг. по конец 1970-х гг.

Ученые проделали большой труд, изучив десятки литературных изданий методом выборки с лагом в одно-два десятилетия, и, в частности, стало наглядным то, как варьировала частота упоминаний о Пушкине в русских журналах на протяжении ХХ века.

В 1900–1901 гг. Пушкин занимал третье место по индексу цитирования (после Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского, перед М. Ю. Лермонтовым).

В годы военного коммунизма (1920–1921 гг.) он безусловно лидирует.

Спустя десятилетие (1930–1931 гг.) он уже на четырнадцатом месте (сразу после А. И. Безыменского и Н. С. Тихонова). Интересно, что при этом «доля рецензий, содержащих отсылки к литературным авторитетам, наибольшая за все замеры»²⁴⁹.

В пору сталинских репрессий (1939–1940 гг.) поэт выдвигается на третье место (после М. Горького и В. В. Маяковского, немногим выше А. А. Блока).

Во время хрущевской «оттепели» (1960–1961 гг.) Пушкин делит пятнадцатое-шестнадцатое место с М. А. Светловым (отстав от Э. Г. Багрицкого, В. А. Луговского и А. Т. Твардовского).

При брежневском застое (1977–1978 гг.) он опять выходит на первое место по количеству упоминаний, на треть обогнав В. В. Маяковского и почти вдвое — А. Т. Твардовского и А. А. Блока²⁵⁰.

Статистика неопровержимо указывает на резкое усиление пушкинского культа в реакционные годы и глубокий спад популярности классика, едва общество глотнет свежего воздуха. Такие перепады не могут быть простой случайностью.