Загадочная смерть [Strong Poison]

— Очень приятно! — прокричала мадам Кропоткина, перекрывая гам. — Садитесь рядом со мной. Ваня принесет вам что-нибудь выпить. Это прекрасно, правда? Этот Станислав просто гений, n’est-ce pas?[8] Пять дней он с утра до вечера ездил на эскалаторе на станции метро «Пикадилли», чтобы впитать в себя все оттенки звуков.

— Колоссально! — прокричал Уимзи.

— Да, вы так думаете? А! Вы можете это оценить! На самом деле эта вещь — для большого оркестра. На пианино — это ничто. Здесь нужны медь, эффекты, барабаны — б-рррррр! — Вот так! Но форму, общий рисунок уловить можно. Ах! Заканчивается! Великолепно! Волшебно!

Ужасный грохот прекратился. Пианист отер лицо и истомленным взглядом обвел аудиторию. Скрипач отложил свой инструмент, встал, и по его ногам стало ясно, что это женщина. Комната моментально наполнилась громким говором. Мадам Кропоткина наклонилась над сидевшими на полу гостями, обняла вспотевшего Станислава и поцеловала его в обе щеки. С плиты была снята сковорода, сопровождаемая фейерверком брызжущего жира, раздался вопль «Ваня!», тут же над Уимзи нависло мертвенно-бледное лицо, низкий гортанный голос пролаял: «Что вы будете пить?» — и в опасной близости от его плеча оказалась тарелка с селедкой.

— Спасибо, — сказал Уимзи, — я только что пообедал, только что пообедал! — отчаянно проревел он.

На выручку к нему пришла Марджори с более решительным отказом и более резким голосом:

— Убери этот ужас, Ваня! Меня от него тошнит. Принеси нам чаю, чаю, чаю!

— Чаю, — как эхо прозвучал голос бледного мужчины, — они хотят чаю! Что вы думаете о музыкальной поэме Станислава? Сильно, современно, да? Бунтарская душа в толпе — столкновение, восстание против духа машин. Она заставляет буржуа подумать, о да!

— Бах, — сказал голос прямо в ухо Уимзи, как только человек, похожий на мертвеца, отошел, — это ничто. Музыка буржуа. Программная музыка. Вам надо послушать «Экстаз по поводу буквы «О» Вриловича. Это чистая вибрация и никаких устаревших шаблонов. Станислав — он очень много о себе думает, но его музыка стара, как мир. Вы чувствуете, что в итоге все диссонансы разрешаются. Просто хитро закамуфлированная гармония, в этом ничего нет, но все от него в восторге, потому что у него рыжие волосы и скелет снаружи.

Говоривший был определенно прав, сам же он походил на бильярдный шар — такой же лысый и круглый.

Уимзи успокаивающе ответил:

— Ну что же еще можно сделать с жалкими, устаревшими инструментами? Диатонический звукоряд, ба! Тринадцать несчастных буржуазных полутонов, фу! Чтобы выразить бесконечную сложность современных чувств, необходима октава из тридцати двух нот.

— Но зачем так держаться за октаву? — спросил круглый мужчина. — До тех пор пока вы не отбросите октаву и связанные с ней сентиментальные ассоциации, вы будете передвигаться в оковах условностей.

— Да, это так! — сказал Уимзи. — Я вообще бы ликвидировал все ноты. В конце концов, они, например, не нужны, коту для его полуночных мелодий, которые и мощны, и выразительны. Любовный голод не считается ни с октавой, ни с интервалом, когда исторгает у жеребца песнь страсти. Только человек, стиснутый отупляющими условностями, — о, привет, Марджори... Извините, в чем дело?

— Иди, поговори с Райлендом Воэном, — сказала Марджори. — Я сообщила ему, что ты — восторженный почитатель книг Филипа Бойза. Ты их читал?

— Некоторые. Мне кажется, у меня начинает кружиться голова.

— Тебе будет еще хуже где-то через час, поэтому поторопись.

Она направила его в дальний угол, где на полу возле газовой плиты скрючился на подушке долговязый молодой человек и ел икру из банки с помощью двузубой вилки. Он приветствовал Уимзи с мрачным энтузиазмом.

— Адское место, — сказал он, — и вообще адское времяпрепровождение. И плита слишком горячая. Выпейте. Что еще, черт побери, остается делать? Я пришел сюда, потому что сюда ходил Филип. Привычка, знаете ли, хотя и ненавижу это место.

— Конечно, вы очень хорошо его знали, — сказал Уимзи, усаживаясь на корзину для бумаг и мечтая о купальном костюме.

— Я был его единственным настоящим другом, — произнес Райленд Воэн траурным голосом. — Все остальные были озабочены только тем, как бы использовать его мозги. Попугаи! Обезьяны! Вся их проклятая компания.

— Я читал его книги, и они мне понравились, — сказал Уимзи с некоторой долей искренности. — Мне показалось, что счастливым он не был.

— Никто его не понимал, — согласился Воэн. — Они называли его трудным, — а кто не стал бы трудным, если бы пришлось столько бороться? Они высосали из него всю кровь, а эти проклятые воры — его издатели — забирали каждый несчастный пенни, на который они могли наложить свои лапы. А потом эта сука отравила его! Мой Бог, что за жизнь!

— Да, но что заставило ее, если она это сделала?