Загляни в себя. Ни воды, ни луны

Но глубина может стать еще глубже. Если вы меня любите, если вы доверяете мне, вы станете более открытым, ибо только доверившийся может быть открытым, в противном случае, вы всегда боитесь, всегда закрыты. Когда вы полностью открыты, вы страдаете. Жизнь дала вам глубину, и теперь вы доверились, теперь вы полностью открылись -теперь все сказанное мгновенно проникает в ваше сердце. А услышав сердцем, вы уже никогда не будете прежним.

Гутей прослышал об этом...

Мастер непременно догадается, кто стал подражателем. Ведь это так явно и очевидно. Я очень хорошо знаю, кто из вас подражатели. Подражающий не может обмануть того, кому он подражает. Он может обмануть кого угодно, но не того, кому подражает. Его фальшь слишком очевидна.

Придя ко мне, люди повторяют мои слова, мои жесты и думают, что могут обмануть меня. Они могут обмануть других, но не меня, я-то вижу, сколь поверхностны их слова. Слова повторять можно, это нетрудно, слова - не проблема. А вот насколько глубоко ваше понимание слов, это видно из вашего поведения. Слова может использовать любой. Можно продекламировать целиком всю Гиту, но слова ее не будут теми словами, которые вышли из уст Кришны.

И вы можете повторить всю Библию, но когда ее словами пользовался Иисус, в них была огромная энергия, преображающая сила, потому что в этих словах был сам Иисус. С каждым словом все его существо устремляется к вам. Вы пользуетесь теми же словами. С каждой христианской кафедры миллионы священнослужителей повторяют эти слова “Нагорной проповеди”: слова так пусты, священники сослужили им дурную службу. Лучше бы они вовсе не повторяли их, потому что такое повторение лишает слова их магической силы. Они становятся такими расхожими, люди настолько привыкают их слышать, что слова становятся бесполезными, стереотипными.

Гутей непременно должен был прослышать о том мальчишке, который подражал ему, и ...когда однажды он застал мальчишку за этим занятием, он поймал его, выхватил свой нож, отрубил ему палец и выкинул его.

Какая жестокость! Но Гутей, должно быть, был очень и очень сострадательным. Только сострадание может позволить человеку быть таким суровым. Трудно понять, ведь в нашем представлении жестокость и безжалостность существует там, где нет сострадания. Нет, тогда вы не поймете просветленного.

Не имея сострадания к вам, просветленный человек не будет суров с вами: стоит ли беспокоиться? Но он будет жесток, потому что тревожится за вас. Он переживает за вас, он хочет помочь вам. К тому же, более слабые меры не помогут.

Что произошло? Что случилось, когда он выхватил свой нож, ухватил мальчишку за палец, отрубил его и выбросил? Что должно было бы произойти, когда мальчишка увидел, что Мастер вытащил свой нож? Что произойдет, когда кто-то внезапно подбегает к вам с ножом? Мышление прекращается!

Вы не в состоянии думать, это так ново и непонятно. Старый ум просто останавливается, он не может постичь этого. Что же происходит? Никто не мог даже и предположить, что Гутей имеет обыкновение носить при себе нож. Как вы думаете, ношу ли я когда-нибудь с собой нож? Это было так невозможно и непонятно. И когда Гутей вытащил нож, мальчишка непременно должен был оказаться в состоянии шока. Мышление прекратилось. Это была великая шокотерапия. Гутей способен на такое - это почти невозможно! Мальчик никогда не мог и представить... он ведь не только вынул нож, он еще и отрубил палец.

Когда Гутей отрезал палец, когда палец отделился от руки, что произошло в душе мальчика? Впервые в жизни он был внимателен без мыслей. Он не мог быть сонным в такую минуту. Можете ли вы дремать, когда вам отрезают палец? Не можете.

Боль так сильна, и страдание так велико, что внезапно мальчик преобразился. Он больше не был ребенком, он достиг зрелости. Это может случиться мгновенно; это не может происходить в течение многих жизней. Подражательство должно быть жестоко пресечено. Палец - всего лишь символ. Мальчику следовало причинить сильную боль, чтобы страдание могло пронизать до самых корней все его существо. Это должно было быть так неожиданно, чтобы он не успел вывести из случившегося никакой теории. У него нет возможности обдумывать и философствовать, он просто в шоке. Ему некуда двигаться. Впервые он вынужден смотреть свежим взглядом, не затуманенным мыслями. Боль была так ужасна и так внезапна, что, без сомнения, дошла до самого сердца.