Заговор адмирала

— Да, я удочерила ее, когда она была совсем крошкой. Её родители погибли в автомобильной катастрофе. Но сейчас Джилл для меня родная, как иначе. Мы очень привязаны друг к другу. Особенно после того, как погиб Штефан, мой родной сын.

Маренн почувствовала, что не может спокойно говорить о Штефане — слезы невольно наворачивались на глаза — поэтому она спросила, чтобы сменить тему:

— Мне кажется, вам было неприятно, что немецкий офицер, который приехал вчера вечером, остался в замке?

— Нет. Что вы! Как я могу?! — возразила Илона.

Маренн внимательно посмотрела на неё и решила, что та говорит не вполне искренне, поскольку старается соблюдать обычай гостеприимства.

— Тем более в спальне императрицы, — добавила гостья. — Вам было это неприятно, — она сама ответила на свой вопрос.

Илона промолчала.

— Он тоже австриец, вырос в состоятельной австрийской буржуазной семье, — начала рассказывать Маренн и подошла к окну. Она увидела памятник императрице Зизи в заснеженном сквере, обсаженном каштанами, которые сейчас покрывал иней. На короне каменной императрицы уютно примостились две вороны и чистили друг другу перья.

«Очень мило, — подумала Маренн, — ещё одно доказательство того, что никакая память в скульптуре не заменяет живой жизни. Не думаю, что Зизи это понравилось бы, хотя она очень любила птиц и животных».

— Но, собственно, даже не это главное, — продолжила гостья, возвращаясь к разговору с графиней.

— Я понимаю, нельзя жить среди них и ни с кем не иметь никаких отношений, — поспешно ответила Илона. — Так или иначе, приходится общаться. И женщине необходима поддержка. Я не осуждаю вас. Да и мне ли судить, ваше высочество. Простите.

— Поддержка? — Маренн пожала плечами. — Я прожила много лет без всякой поддержки. Не скажу, что это было легко, но тем не менее я вполне с этим справилась. Да, было бы невозможно без участия заинтересованных персон вырваться из концлагеря, куда я угодила по доносу, вызволить детей, дать им возможность жить нормально. Но все упомянутые персоны — например, рейхсфюрер Гиммлер или бригадефюрер Вальтер Шелленберг, с которым знаком граф Эстерхази, — в первую очередь были заинтересованы в моих профессиональных качествах. Я была нужна им как врач, как хирург. Меня никто не принуждал ни к каким личным связям. Это был мой выбор, мои собственные чувства. Совершенно свободный выбор.

Женщина помолчала, глядя на мраморную Зизи внизу. Вороны улетели, и теперь перекликались друг с другом на дереве.

— Вы гораздо моложе меня, Илона, — Маренн повернулась к графине. — В какое-то иное время, когда жизнь шла размеренно по заранее прописанному сценарию, десять лет казались малым сроком, но в нашем веке всё спрессовалось, так что одно десятилетие способно в корне поменять очень многое и, конечно, мировоззрение человека. Вы были ребенком, когда началась Первая мировая война, преобразившая Европу до неузнаваемости. Вероятно, вы мало что помните. Я же оказалась в самой гуще того, что происходило. Вы наверняка знаете, что меня воспитал Фош, тот самый маршал Фош, который командовал войсками Антанты.

Илона кивнула.

— Тот самый маршал-победитель, который продиктовал немцам условия мира в Компьене, — понизив голос, добавила Маренн. — Да, я родилась наследницей Габсбургов, и я видела крах их империи, хотя на тот момент нисколько не сожалела об этом крахе. Я чувствовала себя француженкой. Все мои симпатии были на стороне родины моего отца, поэтому меня нисколько не огорчало, что к краху Габсбургов мой приемный отец имел самое непосредственное отношение. Теперь же я понимаю, что драконовские репарации, обрушившиеся на Германию и Австро-Венгрию в результате заключенного соглашения, и унижение этих народов в дальнейшем привели к усилению националистических настроений, к приходу к власти Гитлера в Германии и аннексии Австрии чуть позднее. В результате такие способные, талантливые люди, как Отто Скорцени или Вальтер Шелленберг, оказались на службе у лидеров, которые вынашивали реваншистские планы. Такие, как Скорцени и Шелленберг, поверили лозунгам этих лидеров и в немалой степени стали главной причиной, главной базой успеха фашизма. Теперь эти же люди отчетливо понимают, что дальнейшая эскалация усилий их руководителей, не способных изменить своим убеждениям, ведет к краху.

Илона молчала, а Маренн продолжала говорить:

— Поймите меня правильно, графиня. Я сама была заключённой в лагере, поэтому знаю, что у многих есть моральное право, чтобы осуждать таких людей, как Скорцени и Шелленберг, сторониться их. Но только не у меня. Сама судьба заставила меня разделить с ними их участь, и я это воспринимаю, как своего рода расплату. Расплату за решения своего приемного отца. Он умер, не увидев, куда завели Европу его решения, его победа. Мне выпало заплатить по его счетам. Как вы понимаете, Илона, мое отношение куда сложнее, чем ваше, в этом ваше счастье. Вы можете судить только со своей стороны. Мне пришлось видеть обе стороны медали, и обе оказались с глубокими изъянами. Увы.