Заговор ангелов

Его, стало быть, волновало – кто что увидит, а вид у матери был удручающе непрезентабельный.

Между прочим замечу, что этот славный отпрыск, будущий Карл Пятый, герцог Бургундии, король единой Испании, Балеарских островов, Сардинии, Сицилии, Неаполя, Нидерландов и прямо даже повелитель Священной Римской Империи, в пятьдесят пять лет махнёт рукой на всю прорву власти, отречётся и, сидя в пыльном уголке, будет до самой смерти с удовольствием копаться в часовых механизмах.

Из всех времён, доступных языку, самое полное право на реальность имеет настоящее время. Не прошлое, как может почудиться, а сегодняшний день умеет служить хранилищем, досье, живой копилкой того, что случилось, а значит, уже никуда не уйдёт.

В сущности, ничто никуда не уходит. Вчерашние и позавчерашние события кричат, дымятся, плачут, истекают кровью сегодня – прямо сейчас. Дочь гостит у родителей, вдали от мужа, и тужит, не находя себе места: вдруг он меня разлюбил или встретил другую?.. Невозможно ведь, когда любишь, терпеть разлуку, невыносимо. Надо ехать! И мать говорит ей: терпи. Перед мужчиной нельзя выворачиваться наизнанку, они этого не прощают. Нужна выдержанность. И тут ещё война с французами, опасно ехать через французские земли. Не отпущу, даже не думай!.. Но какая здесь может быть выдержанность, какие французы? Коса налетает на камень, металл пишет свою металлическую волю по стеклу. Плохая дочь, полоумная инфанта лежит у запертых ворот крепости Медины-дель-Кампо – и не встанет, пока не отпустят. Люди смотрят на неё осуждающе.

Глава шестая ТОЧКА НЕВОЗВРАТА

Будучи опытным Одиссеем, совсем не вредно иногда превращаться в Плюшкина. Не в смысле дикой жадности, а в смысле пристрастия к мелкому бесценному хламу, добытому в странствиях, поднятому из-под ног. Одной из вершин плюшкинской карьеры стала счастливая находка увеличительного стекла размером с пуговицу от зимнего пальто. Прозрачное, как сияющая пухлая капля, помеченное крохотным радужным сколом на ребре, это сокровище было кем-то уронено в залитую дождём траву на задворках Дома культуры машиностроителей – будто нарочно для меня, и оно с готовностью пригрелось в ладони. Между тем завершалась эпоха ночных бдений в обнимку с тяжелогрузным романом «Отверженные»: оттуда, кажется, никто не выбрался живым, кроме девочки с некрасивым именем Козетта, вызывающей просто огнестрельную жалость. У бедной Козетты, насколько я смог запомнить, вообще ничего не было в жизни, кроме миниатюрной кукольной сабельки, которую она пеленала в тряпочку и баюкала вместо куклы. По правде сказать, Плюшкин и сам бы не отказался от такой сабли – не для пеленания, разумеется, а для затяжных тактических боёв с войсками злобных лилипутов и для вызволения своей прекрасной лилипутской дамы из неприятельского плена. В общем, обладательнице сабельки стоило позавидовать, хотя жалости она вызывала гораздо больше. Но дело не в этом. Ведь жалеть кого-то – значит, кроме всего прочего, иметь некое превосходство, чувствовать себя счастливее, сильней или богаче. А у Плюшкина, ровесника Козетты, как ни приглядывайся к нему задним числом, никаких превосходств не имелось, тем более имущественных. Единственной плюшкинской «сабелькой» на тот момент было увеличительное стекло. Зато с его помощью открывались буквально фантастические возможности.

Во-первых, устрашающе близко рассматриваешь и без того близкие предметы – не сходя с места, они становятся крупнее тебя. Во-вторых, собираешь беспризорные лучи в ослепительный пучок, в одну горячую точку, и фигурно прожигаешь скамейку или подоконник чем хочешь – хоть инициалом F (сразу видно: здесь был Фантомас), хоть исчерпывающим сообщением «Витя пидор». В-третьих, всем же известно, что наличие лупы – самое первое условие для того, чтобы стать знаменитым сыщиком. Поднимаешь с тротуара фантик или окурок, достаешь лупу, вглядываешься и холодно так, проницательно говоришь: «Вот оно что!», а с проницательностью у нас, в общем, всё в порядке. И, наконец, в-четвёртых, легко вообразить, что увеличительная сила сокровища в один счастливый день может понадобиться в целях любования уже спасённой из вражеского плена лилипуткой – её неописуемой, обязательно белоснежной и боязливой прелестью.