— Да. И поспешите с законопроектом. А затем прошу вас выехать в Ставку и навести порядки там: до меня доходят разные слухи. Серьезно беспокоит деятельность Главного комитета «Союза офицеров», обосновавшегося под боком у Корнилова. Это отъявленные монархисты.
— Будет исполнено.
Генерал Корнилов покинул здание Большого театра тотчас после того, как сошел с трибуны, а прибыв на вокзал, приказал немедленно дать сигнал к отправлению поезда.
В семь утра пятнадцатого августа главковерх был уже в Могилеве, в девять созвал в своем кабинете совещание, в котором приняли участие лишь особо доверенные лица: начальник штаба генерал Лукомский, генерал Крымов, ординарец Завойко, Аладьин, председатель Главкомитета «Союза офицеров» полковник Новосильцов и еще несколько человек. Оглядев собравшихся налитыми кровью глазами, он сказал:
— Я давал Керенскому время образумиться. Теперь я окончательно убедился, что он продался большевикам. Поэтому я принял бесповоротное решение…
В тот же день, еще до получения телеграммы Савинкова о том, что министр-председатель принял все пункты доклада главковерха и «просит» двинуть к столице конный корпус, Корнилов разослал предписания:
Кавказскую туземную дивизию, уже сосредоточившуюся в районе Великих Лук, направить далее, в окрестности станции Дно;
Первую Донскую казачью дивизию из Невеля передислоцировать в Псков; эти две, а также Уссурийскую дивизию вооружить ручными гранатами, применяемыми для уличных боев; штабу Севфронта ни в коем случае не включать эти три дивизии в планы боевых действий на фронте;
перебросить в район Пскова английский бронедивизион, переодев офицеров его в русскую форму;
в Пскове, Минске, Киеве и Одессе спешно завершить с помощью местных отделений «Союза георгиевских кавалеров» формирование четырех георгиевских полков;
Корниловский ударный полк в составе двух с половиной тысяч солдат-георгиевцев и двухсот офицеров передать из штаба Юго-Западного фронта в личное распоряжение главковерха;
повсеместно ускорить формирование «ударных батальонов», «батальонов смерти», «штурмовых батальонов»…
В Петроград, на имя министра-председателя, Корнилов телеграфировал: «Настойчиво заявляю о необходимости подчинения мне Петроградского округа в оперативном отношении с целью теперь же приступить к осуществлению мер, намеченных мною для обороны столицы. Настаиваю на сформировании отдельной Петроградской армии для защиты подступов к Петрограду как со стороны Финляндии, так и со стороны моря и Эстляндии».
Командующим именно этой Отдельной армией он уже назначил генерала Крымова, получившего из рук в руки приказ особой секретности и важности.
Вечером пятнадцатого августа Антон оказался среди солдат и младших офицеров — участников делегатского совещания «военки». Увидел выбеленные солнцем гимнастерки — и сразу пахнуло фронтом.
Собрались представители одиннадцати частей. На повестке — доклады с мест, текущие вопросы, вопрос о газете и его сообщение о Московском совещании.
Выступил бородач-унтер:
— Наши товарищи, солдаты и матросы, арестованные за июль, все еще сидят в «Крестах» и других тюрьмах, сидят без суда и следствия! Вы знаете, они объявили голодовку. К ним приезжали два члена ВЦИК — меньшевика, обещали прекратить издевательства. Наши товарищи поверили. А все осталось, как при царе! Товарищ из нашего полка, солдат Баландин, продолжает голодовку. Товарищ Баландин, замученный палачами революции, приближается к смерти!..
«Вот вам и революция, и красные банты… Как и при Николае, наши сейчас в „Крестах“… И на фронте, как при Столыпине, заседают военно-полевые суды и наших ставят к стенке», — подумал Антон.
Дошла очередь до него. Он пересказал московские впечатления. Солдаты приняли бурно. Особенно когда передал он смысл речи Корнилова.
— Всех нас казнить руки чешутся? Гляди, притупим когти!..
— Да, товарищи, как учит Ленин, коренной вопрос всякой революции — это вопрос о власти в государстве. Сейчас эту власть пытаются захватить бывшие царские генералы. Французская буржуазия нашла такого генерала — Кавеньяка, который расправился с парижскими пролетариями. Русская буржуазия нашла Корнилова. Теперь, как сказал Владимир Ильич, вопрос историей поставлен так: либо полная победа контрреволюции, либо новая революция!
Ночью, когда они возвращались с делегатского совещания, Дзержинский снова заговорил о встречах Антона с Милюковым и последнем предложении профессора-кадета.
— Вы не забыли, Антон, наш разговор в Кракове, на улице Коллонтая? спросил Феликс Эдмундович.
— Помню слово в слово.