Заговор генералов

«Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт продовольствия и топлива пришел в полное расстройство. Растет общественное недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца».

Прочитав телеграмму, Николай сказал министру двора графу Фредериксу:

— Опять этот толстяк Родзянко написал разный вздор, не буду даже отвечать.

Он погасил зевок и направился в опочивальню. Прежде чем приказать камердинеру раздеть себя, подвел итог дня в дневнике:

«В 10 час. пошел к обедне. Доклад кончился вовремя. Завтракало много народа и все наличные иностранцы. Написал Аликс и поехал по Бобр. шоссе к часовне, где погулял. Погода была ясная и морозная. После чая читал. Вечером поиграл в домино».

Утром двадцать седьмого февраля, едва он поднялся с постели, принял холодную ванну и облачился в мундир, флигель-адъютант протянул новую, только что полученную от того же Родзянки срочную телеграмму: «Положение ухудшается. Надо принять немедленно меры, ибо завтра будет уже поздно. Настал последний час, когда решается судьба родины и династии».

Глава вторая

27 февраля (продолжение)

1

Толпа несла Антона. Людской поток, напористый, возбужденный, сцепленный единым напряжением, способен был, казалось, сокрушить на своем пути все. В толпе — шинели и папахи, но меж ними — и черные куртки, и женские полушалки. Антону нетрудно было ковылять на своем костыле: его подпирали плечами, поддерживали, подталкивали сзади, несли. Он боялся только потерять в этой реке Наденьку — крепко ухватил ее мягкую вязаную варежку.

Крутил головой из стороны в сторону, впитывал:

— Как побегли они с площади!.. Глянул я, сердце зашлось: легли и лежат, криком кричат! «Так нешто, думаю, — ироды мы, в своих стрелять!..»

— Вернулись мы до казармы…

— Ентот, начальник команды, Леший…

— Дак не Леший — Лашкевич, штабс-капитан!..

— Хрен с ём, все одно уже на том свете апостолу Павлу представляется!..

— В геенну огненную его, антихриста!..

— А утром снова назначено выступление: на Знаменскую аль еще куда…

— Во-во, снова кровушку народную пить… А он, может, брательник мой, а она — сестренка моя…

— Ночью не спится, гляжу: наши унтеры тайком поднимаются, крадутся в каптерку. «Ага, — кумекаю, — будет дело!»

— Во-во, как в семь подняли в ружье, патроны выдали, построили, так фельдфебель Кирпичников…

— Слыхал? Федя-т — соцьялист, оказывается! Разнюхали бы ране!

— Кирпичников: «Не пойдем супротив народа!» Штабс-капитан прибег: «Я вас, каторжные морды, рванина! Сгною, под трибунал!» Ему, вишь, сам Николка-дурак какую-то бумагу дал, он и вознесся. Выперли его во двор из казармы — и пулю вдогонку.

— Никита пальнул?

— Да не, Игнат из второго взвода.

— Брешет он, не Игнат — я стрелял, вот те крест.

— Ого-го, ерой! Небось в сортире сидел!..

— Дак вы волынцы?

— Не видишь, чо ль? А ты откель, лопух?

— Преображенский. И литовцы с нами. А куды прем?

— Куды-куды. На кудыкину гору!.. Нашу власть устанавливать!..

Толпа была вооружена. Винтовки на плечах. Волокут «максимы». Улицу заполнили из края в край. Навстречу еще поток. Сливаются, сворачивают на проспект, разметывая в стороны, круша, вдавливая в арки ворот, как щепки в половодье, экипажи, автомобили.

Над головами несется, будто множимое эхом:

— На Шпалерную! К Таврическому! К Думе!.. Наденька потянула за руку:

— Устали? Может быть, выберемся?

— Пойдем со всеми!