Заговор против человеческой расы

В молодые годы своей жизни Толстой бесстрашно сражался на Крымской войне, и позже использовал в «Войне и мире» этот опыт для описания русской жизни в период нашествия Наполеона. Отважный в бою, этот литературный гений цветет во всей силе и в приведенной выше цитате. Мало состоятельных и заслуженных людей такого уровня имели возможность выразить чувства подобного характера, находясь при этом в пределах слышимости своего поколения и широкой общественности. Само собой, Толстой выразил подобные чувства только после того, как сам выбрался на твердую почву, что превратило его «Исповедь» в пособие по выживанию, путеводитель в слаломе вокруг ловушек сознания, которые позже обозначит в

«Последнем Мессии» Цапффе.

Спасение Толстого произошло благодаря отказу от согласованного сознания и соскальзыванию в религию, пускай и не общепринятую, а некоего особого рода, приведшую его к отлучению от Русской Православной Церкви. Титан концептуального фокуса, он рационализировал свой путь в иррациональность. Он проводил время со своими крепостными, что так же способствовало затуманиванию его сознания. Подобно своим крепостным — точнее, подобно своему пониманию крепостных — он начал думать «не умом, а всем существом». И после того, как он стал думать не умом, а существом, он обнаружил для себя путь к выздоровлению, и спасся от ужаса и самоубийства. Чуть позже, однако, разум Толстого вновь заработал, и он опять впал в кризис.

Он снова стал озабочен вопросами жизни и смерти, и смыслом существования, оставался таким до конца своих дней, и как литературный автор пропагандировал образ позитивного мышления — например, в «Смерти Ивана Ильича»

, (1886) — продолжая крестовый поход против преследующей его безысходности.

Безысходность, Мрак II

Пережив предательство таких произведений как «Исповедь» Толстого, ценители мрака и безысходности становятся более проницательными читателями. В случае, если они испытывают недоверие к книге, к вероятности того, что обещание страниц ее вступления окажется разрушенным финалом, то сначала они обращаются к последним страницам. Очень многие книги, представленные как колесницы «темного видения», заканчивают тем, что подставляются теплым лучам утверждения жизни, часто делая предательский поворот на последних страницах или параграфах.

^{18}

Как знает всякий автор, издатель, и ярмарочный жучок, жутковатые афиши всегда привлекают клиентуру. В результате у нас есть бесчисленное количество книг и статей с такими интригующими названиями, как «Тяготы сознания: является ли человек ошибкой эволюции?», или «Нужно ли нам прекратить рожать детей?». Однако ответ в них всегда звучит «Нет», обычно громогласный и пафосный, но чаще всего весьма квалифицированный, и от того еще более зловещий. Ищущие мрака сумеют достигнуть желаемого, начиная с конца книг или журнальных статей с погибельными заголовками или устрашающим введением, чтобы тем самым избежать обработки маневром заманивания и переключения внимания.

Одним из примеров мастерства опущенного занавеса в литературе служит небольшая повесть Хораса Маккоя, «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?»

Протагонистом романа является молодая женщина по имени Глория Битти. Не имея источников существования, и надеясь заработать деньги, в которых она так нуждается, Глория становится участником самоубийственного танцевального марафона на фоне Великой Депрессии тридцатых годов. Изначально измотанный неудачник, она начинает свой танец с внутренней установкой, не столь привычно подчеркиваемой в популярной культуре. «Мне кажется странным», — говорит Глория своему партнеру по танцевальному марафону, «что так много возни с живыми и так мало — с умирающими. Почему все эти высоколобые учёные думают над тем, чтобы продлить жизнь, хотя надо бы найти средства, чтобы приятно с ней покончить. На свете наверняка полно людей вроде меня, которые хотят умереть, только духу не хватает…»