Заговорщики в Кремле. От Андропова до Горбачева

Однако самым удивительным было то, что, хотя империя на целых 13 месяцев осталось без руководителей, она продолжала функционировать. Не взбунтовались и не отпали провинции, не нарушился порядок в метрополии. Народы СССР остались верны своему невидимому правительству, как прежде были верны своим видимым руководителям. И это вовсе не была инерция прежней власти. Инерция — это неизбежное замедление движения. А здесь мы могли в ряде случаев наблюдать его ускорение: усилилась шовинистическая пропаганда, строже стала цензура, еще суровее обращение с инакомыслящими и политическими заключенными. Увеличился нажим на Восточную Европу, руководителям которой запретили ездить в Западную Германию для давно запланированных встреч с ее лидерами, а спортсменам — в Лос Анджелес для участия в Олимпийских Играх. Наконец, произошла дальнейшая эскалация войны и еще большая брутализация советских войск в Афганистане.

Если бы не высокий уровень кремлевской медицины и Брежнев умер бы раньше — скажем, до захвата Афганистана, и если бы Черненко пришел ему сразу на смену (а не после Андропова), то все было бы, конечно, иначе. Кремлевский кризис неизбежно вызвал бы кризис самой империи, хотя в каких масштабах и до какой степени, сказать трудно. Однако за несколько лет своего регенства при умирающем Брежневе и за год с небольшим личного правления Андропов успел укрепить фундамент полицейского государства, расшатанный либералом Хрущевым и бюрократом Брежневым. Он смог окружить строительную площадку колючей проволокой и сторожевыми вышками с верными ему стражниками и назначить подрядчиков для продолжения строительства. Вот почему сомнения в существовании андроповской эры при всей краткости его правления не обоснованы: аднроповская эра началась задолго до его инаугурации и теперь существовала без него. В чем-то это было подобно Богу Декарта, который дал толчок мирозданию и заставил его вертеться, а сам стал не нужен, во всяком случае — не обязателен.

Андроповская эра была псевдонимом сталинской, другим ее именем. Это была попытка восстановления сталинизма для спасения империи от распада. И именно это придавало полицейским мерам Андропова силу, авторитет и даже жизнеспособность после его смерти. Из верных ему людей он успел сколотить команду, которая в период кремлевского кризиса (когда тамошние геронтократы попытались повернуть время вспять) продолжала работать, подобно своеобразному автопилоту империи. Кремль перестал быть реальным центром советской империи и превратился временно в сугубо церемониальный орган. Его обитатели вручали друг другу ордена, принимали иностранных гостей и совершали еще ряд несложных телодвижений, прямого отношения к управлению страной не имеющих. Если со дня возникновения “государства рабочих и крестьян" в 1917 году роль его президента была номинальной, то теперь — впервые в советской истории — номинальным стал и титул руководителя Коммунистической партии: Генерального секретаря. Черненко занимал оба эти поста, практически не обладая властью вообще.

Кремль сам отказался от своих сюзеренных прав — не только на империю, но и на центральные ведомства, прежде полностью ему подчиненные. Даже бывшие когда-то регулярными встречи по четвергам членов и кандидатов в члены Политбюро стали все чаще отменяться из-за болезней кремлевских старцев. А если проходили, то редко в полном составе. В этой ситуации каждое ведомство, отделенное от других несколькими километрами и никем не руководимое, оказалось предоставленным самому себе. Оно напоминало изолированную средневековую крепость с неограниченной властью партийного феодала.

Впервые почти за три десятилетия работы министром иностранных дел Андрей Громыко стал полновластным хозяином в своем министерстве на Смоленской площади. Уже не Генеральный секретарь партии (Хрущев, Брежнев, Андропов), а сам Громыко определял направление западной политики империи, совершенно не считаясь с мнением Черненко — если таковое у него имелось. И с самим Черненко также — во время встреч в Москве с заграничными лидерами, Громыко нетерпеливо и грубо обрывал генсека и доминировал в переговорах.

Громыко всегда раньше был чьим-то рупором: подголоском Сталина, когда участвовал вместе с ним в Ялтинской конференции Большой тройки; Хрущева, когда вместе с ним стучал кулаком по столу в ООН во время выступления делегата Франкистской Испании; Брежнева, когда он был “принципиальным" сторонником детанта, и затем Андропова, когда он стал столь же “принципиальным" его противником и грубо, с угрозами защищал пиратское нападение на безоружный корейский авиалайнер.