Заговорщики в Кремле. От Андропова до Горбачева

Мы помним, как в школе гордая указка учителя гуляла по политической карте мира, и мы вдохновенно вызубривали, что Советский Союз занимает шестую часть земной суши и на его территории могли запросто уместиться 2,3 США либо 40 Франций, либо 92 Великобритании.

Признаемся откровенно — эти гремящие цифры вызывали у нас чувство патриотической гордости. Это была не только официальная пропаганда, это было национальное чувство. География в СССР подменяет историю, политику, идеологию. Географический империализм приводит к географическому патриотизму. И наоборот.

России достался тяжелый, трагический дар пространства. Она гордится своими расстояниями, а в ней только километры; и русским впору придти в ужас от полых пространств, ничем не заполненных. Порок своего сложения Россия принимает за главное свое достоинство, стремясь во что бы то ни стало его сохранить и усилить.

Аристотель считал, что есть предметы столь малые и столь большие, что глаз их не воспринимает, и они как бы не существуют. Россия слишком велика, чтобы быть реальностью. Это географическая и политическая фикция, которой для жизнеподобия необходимы экспансия и расширение границ. Чем Россия и занимается весьма успешно не первое столетие, независимо от того, кто стоит в ней у власти.

…Знаменитое выражение посланника Сардинского королевства при дворе императора Алексадра I Жозефа де Местра: “Каждый народ имеет то правительство, которое он заслуживает" — приложимо к современной русской ситуации с известными оговорками. В ряде случаев — во времена Хрущева и даже Брежнева — народ имел правительство лучше того, которое заслуживал, а потому и был неспособен оценить достоинство обоих, особенно Хрущева, к которому относился презрительно, брезгливо называл “клоуном" и “Никиткой" и предал забвению, в то время как Сталина боготворил при жизни и продолжает ему поклоняться. Государственная гордость народа больно ущемилась от излишней свойскости, грубоватого демократизма Хрущева, от его простонародного словаря и крепких выражений, которые он вольно употреблял в официальных речах, от его небрежного костюма, от свей его гротескной фигуры, от его прямоты и откровенности, а больше всего народ смущало, что вроде должно было радовать — близость Хрущева к народу и его сходство с народом. Народу куда ближе “идеальный" образ Сталина, его величавая удаленность, его монументальный автократизм и строго дозированное, лишь два раза в году, по пролетарским праздникам, общение с народом. Сталинский белоснежный китель генералиссимуса с золотым шитьем и белоснежная фуражка с золотыми лаврами на околыше навсегда врезались в благодарную народную память и сохранились в ней в качестве образца имперской представительности.

Несмотря на 18 лет своего правления, Брежнев оставил народ равнодушным, зато бывший шеф КГБ Юрий Андропов, придя к власти, вызвал любовь к себе с первого взгляда, что опять-таки не говорит в пользу политических вкусов народа, если исходить из общепринятых западных стандартов. Именно по закону обратной связи, то есть под влиянием и давлением этих вкусов — противоположных западным — советское правительство и менялось на протяжении последних десятилетий в направлении к народному идеалу — сталинизму.

Связь между Кремлем и народом, пусть невидимая, далеко не сразу и не всегда уловимая, тем не менее достаточна прочна, может быть даже более прочна, чем в развитых демократиях. Иногда эта связь выражается в своего рода негласных договорах между Кремлем и народом — наподобие того, который закреплен в известной формуле: “Правительство делает вид, что платит, а народ делает вид, что работает."

Здесь, однако, — на производственно-экономической почве — между Кремлем и массами возникают трения, разногласия и взаимные претензии: народ считает своих вождей паразитами и эксплуататорами, а вожди свой народ — бездельниками и пьяницами.

Между кремлевскими руководителями и управляемыми ими массами в самом деле пропасть: социальная, бытовая, экономическая. Они живут в разных мирах. Только Кремль имеет допуск к той информации, которая доступна обывателю любой демократической страны, только кремлевским обывателям доступны те лекарства, которые можно купить в любой западной аптеке; те гастрономические яства и предметы первой необходимости, за которыми москвич, как первобытный охотник, охотится целыми днями и которые совершенно недоступны советскому провинциалу, находятся в холодильнике, на столе или в шкафу кремлевских жителей в таком же неограниченном количестве, как у среднего гражданина США.

Неудивительно поэтому, что член Политбюро живет на 15 лет дольше простого советского гражданина мужского пола.