Заговорщики в Кремле. От Андропова до Горбачева

Мы жили в Москве в районе станции метро “Аэропорт", где находится комплекс писательских домов, с точки зрения КГБ — рассадник крамолы. В самом деле, нашими соседями оказались такие “неблагонадежные" писатели, как Владимир Войнович, Василий Аксенов, Владимир Корнилов, Лев Копелев. Вечером 26 апреля 1976 года в соседнем доме, прямо у дверей своей квартиры был убит Константин Богатырев, известный московский переводчик, близкий друг академика Сахарова. Убийство совершено высокопрофессионально, никаких следов ограбления, а все попытки расследования пресечены в корне. На похоронах Кости Владимир Войнович сказал:

— Убийство Богатырева — это еще одна попытка запугать нашу интеллигенцию. При Сталине Богатырев был приговорен к смертной казни. Высшую меру наказания заменили двадцатью пятью годами. Сталин умер — и Богатырев просидел только пять. Недавно мы, друзья его, праздновали вместе с ним окончание того, предполагаемого двадцатипятилетнего срока. Но приведенным в исполнение оказался первый приговор: смертный. Костю убили. Мы узнаем эту руку, этот почерк знаком нам…

Атмосфера страха после убийства сгустилась над нашими домами, да и над всей московской интеллигенцией. Самым страшным местом стало то, которое должно быть самым надежным: собственная квартира. Мы до сих пор не знаем опаснее пути, чем те несколько шагов, которые делали до дверей, выходя из ярко освещенного лифта на тусклую лестничную площадку. Лично нам — позволим себе небольшое автобиографическое отступление — показалось не просто унизительным, а невозможным жить в такой атмосфере. Мы создали первое за всю советскую историю независимое информационное агентство " Соловьев-Клепикова — Пресс“. Наш замысел поддержали американские и западноевропейские корреспонденты. Так мы начали снабжать мировую печать свободной информацией о Советском Союзе. Длилось это недолго — власти потребовали, чтобы мы немедленно покинули страну. До открытия агентства, когда мы, просто супруги Владимир Соловьев и Елена Клепикова, подали заявление на эмиграцию, нам наотрез отказали. Уже здесь, в Америке, мы раздобыли номер “Нью-Йорк Таймс“ от 4 мая 1977 года с нашей фотографией на первой странице и там прочли: “У каждого челрве-ка своя норма, своя квота страха. Как много человек ни спит, он все равно должен рано или поздно проснуться. У меня была своя квота страха, и я ее использовал до конца". Это слова одного из нас в точной передаче тогдашнего московского корреспондента “Нью-Йорк Таймс" Дэвида Шиплера. Мы помним, как на следующий день “Голос Америки" пересказал эту статью по-русски, и фраза о квоте страха подействовала на радиослушателей возбуждающе. Один наш знакомый, правда, сказал: “Это верно — страх имеет свои пределы, и он проходит, но только на время. Пока вы не приобретете новый. И тогда все начинается сначала".

Мы были скорее остроумны, а правым оказался наш знакомый: Андропову удалось возвратить страну к атмосфере страха, близкой к сталинской, хотя и без сталинского размаха террора. Но он уже и не нужен — с глубинными, подсознательными запасами, которые заложила в советского человека сталинская эпоха, достаточно нескольких сотен арестов и нескольких десятков убийств, чтобы весь страх вышел наружу и затопил страну.

Кремлевские вожди высоко оценили успехи Андропова в искоренении любых ростков инакомыслия и возвращении страны от хрущевской оттепели поближе к студеным сталинским временам. 31 августа 1979 года в Кремле ему вручили внеочередную правительственную награду — орден Октябрьской Революции. Только на этот раз в отличие от предыдущего, пять лет назад, к лацкану андроповского пиджака орден прицепил не Председатель Президиума Верховного Совета СССР Николай Викторович Подгорный, а Председатель Президиума Верховного Совета СССР Леонид Ильич Брежнев. Незадолго до этого Подгорный впал в немилость и потерял пост главы государства, а вместе с ним и все остальные партийные и государственные посты. Та тройка Брежнев — Косыгин — Подгорный, которая в октябре 1964 года сменила Хрущева, распалась. В Кремле начался необратимый процесс оттеснения состарившегося партийного руководства военными и полицейскими лидерами. Возглавлял этот процесс Андропов: расправившись с либералами, он перешел к партократам. Остановиться уже не мог — он был полон энергии и замыслов.

Глава шестая

В ПОЛИТБЮРО:

СВОЙ СРЕДИ ЧУЖИХ, ЧУЖОЙ СРЕДИ СВОИХ

Он знал человеческую глупость как свои пять пальцев…

У.X.Оден. Эпитафия о тиране

[8]