Заговоры: Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул

знахаря), а въ лирическомъ. Стоитъ только почитать шаманскія заклинанія, чтобы убдиться въ этомъ. Читая эти безсвязныя, иступленныя восклицанія, трудно отдлаться отъ навязчиваго представленія опьянвшаго отъ танца, скачущаго и выкрикивающаго колдуна. Такое настроеніе, конечно, не для эпическаго творчества. Европейскіе заговоры создавались въ спокойномъ состояніи; они носятъ на себ слды не экстаза, a уравновшенной обдуманности. Недаромъ заговоры въ Южной Руси получили такое характерное названіе — „шептаніе“. Латинскоеincantatio указываетъ совсмъ на другой характеръ заклинанія, на другой источникъ. Incantatio въ исторической глубин своей, безспорно, связано съ псней колдуна, развившейся поздне у римлянъ и грековъ въ молитву. Этимъ и объясняется магическій характеръ языческой молитвы. Культы и гимны древнихъ имютъ прямую связь съ обрядами и пснями, носившими характеръ чаръ. Современные же европейскіе заговоры развивались совсмъ не тмъ путемъ. Поэтому они не имютъ ничего общаго съ молитвой. Я имю въ виду тотъ видъ заговоровъ, развитіе котораго изслдовалось въ предыдущей глав. Молитвообразные же заговоры, конечно, могли появляться подъ непосредственнымъ вліяніемъ религіи. Тмъ боле заклинанія церковнаго характера. Христіанство въ Европ — религія пришлая, а не органически выросшая изъ народныхъ обрядовъ, какъ это было у грековъ и др. языческихъ народовъ. Вступивши въ борьбу съ языческими обрядами, оно всми силами старалось уничтожить ихъ. Этимъ и объясняется то, что у европейскихъ народовъ остались только жалкіе слды прежнихъ синкретическихъ массовыхъ чаръ. То обстоятельство, что христіанство, занявши господствующее мсто, не позволило обрядамъ вылиться въ культъ, наложило печать и на сопровождавшія ихъ псни. Псни не вылились въ форму молитвы, что неизбжно случилось бы при иномъ положеніи длъ, а сохранили свой заговорный характеръ.

Познакомившись съ европейскими заговорами и синкретическими чарами дикихъ, посмотримъ теперь, какую роль играло слово въ тхъ и другихъ. Въ первыхъ слово родилось изъ обряда, потомъ раздлило съ нимъ магическую силу и, наконецъ, присвоило ее себ всю цликомъ. Во

303

вторыхъ — процессъ совершенно аналогичный. Разница лишь въ томъ, что слово входитъ въ боле сложный комплексъ. Т скудныя свднія, какія у насъ имются о характер первоначальной заклинательной псни, даютъ все-таки основаніе предполагать, что за роль была отведена тамъ слову. Прежде всего назначеніе слова было поддерживать ритмъ для облегченія танца — „работы“. Съ другой стороны она совпадаетъ съ ролью слова въ заговорахъ европейскихъ, т. е. описываетъ, поясняетъ и дополняетъ обрядъ. По мр того, какъ ослабвалъ драматическій элементъ въ танц, и присутствіе ритма сводилось къ возбужденію экстаза въ колдун, сила чаръ сосредоточивалась все боле и боле на псн. Въ этомъ состояніи мы и застаемъ синкретическія чары въ тотъ моментъ, когда колдунъ обращается въ жреца, а заклинательная псня принимаетъ форму молитвы, какъ у древнихъ грековъ и римлянъ.

Теперь остается посмотрть, почему массовыя синкретическія чары отливаются въ форму ритмическую. Прежде всего разсмотримъ взаимоотношеніе между ритмомъ и пантомимой, такъ тсно слившимися другъ съ другомъ въ магическомъ танц. Я уже раньше отмчалъ, что суть всей церемоніи именно въ томъ, что изображается. Ритмическая сторона — это только форма, въ какую выливается изображеніе. Летурно говоритъ, что дикихъ въ танцахъ прежде всего интересуетъ изобразительная (мимическая) сторона, а не ритмическая¹). Гроссе также утверждаетъ, что мимическіе танцы удовлетворяютъ потребности первобытнаго человка подражать, иногда доходящей буквально до страсти²

). И тотъ и другой придаютъ ритму только роль оболочки, формы. Такъ же, какъ и чувство поэта стремится вылиться въ ритмическихъ звукахъ, пантомима стремится одться ритмическими движеніями. Удовольствіе отъ ритма составляетъ общечеловческое явленіе. Но особенно это замтно у некультурныхъ народовъ. Ритмъ на нихъ дйствуетъ неотразимымъ образомъ; онъ ихъ чаруетъ, гипнотизируетъ, приводитъ въ экстазъ и лишаетъ воли. Гроссе,

304