Заговоры; Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул

Следующий ученый, или вернее современник Афанасьева, работавший в области заговоров - О. Миллер. Его взгляды на заговор представляют уже прямой переход к тем идеям, которые получили потом развитие под сильным влиянием Потебни. Самым ценным из его вкладов в литературу по данному вопросу является установление различия между заговором и молитвою и утверждение за обрядом при заговорах вполне самостоятельной и первоначальной роли. Не соглашаясь с Гриммовским делением истории молитвы на три периода, он говорит: "Мне кажется, что даже первому должен быть предпослан древнейший: такой, когда еще и жертв не приносили, но совершали обряды, которые, с первого взгляда, могут в настоящее время показаться молитвами, но были первоначально только подражанием тому, что замечали в природе, подражанием, имевшим в виду вынудить у нее повторение тех же явлений... В смысле первоначального обряда заключалось стремление овладеть природой; тот же смысл - в заговоре, которым должен быть уже изначала сопровождаться обряд и который служит предшественником молитвы. Если последняя имеет в виду только добрую волю *42 божества; если вся сила ее в надежде на их милосердие *42, то заговор. относясь к эпохе более грубого представления о божестве, должен был иметь на него влияние просто-напросто принудительное" *43. Да и "все древнейшие песни молитвенного содержания молитвы только в переводе на позднейший язык; первоначально все они были именно заговоры" *44. "Могущественному действия слов способствовало и соединившееся с ним могущественное действие обряда" *45. Область применения заговора была первоначально очень широка. Она простиралась не только на человеческие отношения, но и на всю природу. Но потом, когда в природе стали замечать однообразность и закономерность в смене явлений, заговоры в подобных случаях теряли свое значение и переходили в хвалебные песни и благодарения божествам, которых раньше заклинали. Так случилось с заклинаниями, например, лета *46. Остатки подобных заклинаний сохранились в дошедших до нас народных праздниках, обрядах, песнях *47. Но применение заговоров далее все суживалось и суживалось. Они обратились почти исключительно во врачебные средства. Такой характер более поздних заговоров и был причиною того, что духовные лица вносили их в свои душеполезные сборники *48. А это, конечно, влекло за собой вторжение христианских понятий в заговоры. Заговоры врачуют не только физические недуги, а и нравственные, а это, по мнению О. Миллера, указывает на то, "что заговоры такого рода должны были образоваться в ту отдаленную пору, когда человеком даже внутренний его мир ставился еще в совершеннейшую зависимость от внешних явлений, когда еще не пробуждалось сознание могущества свободной человеческой воли" *49. На более ранней ступени заговоры были делом общедоступным, но, по мере усложнения их и сопутствующих им обрядов, они переходили в ведение особых людей, опытных, знающих все требуемые тонкости. Так выработался особый класс ведунов, знахарей *50.

В заключение изложения взглядов О. Миллера отмечу еще его мнение относительно источника веры в силу слова. Он говорит, что прилагательное "железный", придаваемое часто слову, "везде употреблялось в прямом, а не в иносказательном смысле: в сказках голос выковывается" *51... Эту мысль о материальности слова по-своему выразил Крушевский. Объяснение содержания заговоров Миллер также, в духе времени, дает чисто мифологическое.

На очереди стоят Галахов и Порфирьев. Этих ученых надо упомянуть не потому, что они внесли что-нибудь оригинальное и ценное в решение темного вопроса о заговорах, а потому, что они явились первыми популяризаторами мнений ученых по данному вопросу. Своего они не внесли ничего. Они только усвоили идеи своих предшественников и главным образом - Афанасьева. Правда, Галахов привлек к объяснению психологии заговоров анимистическое воззрение первобытного человека на природу, но не сумел извлечь из этой ценной мысли никаких осязательных результатов. "Считая все живым", - говорит автор, "человек, и в тени своей видит нечто живое, как бы часть самого себя; так же точно он смотрел и на изображение свое и даже на имя" *52. На эти одушевленные сущест а человек старался воздействовать посредством заговоров. Далее Галахов отмечает чисто личный и утилитарный характер заговоров *53. Он соглашается с мнением, что заговоры имели первоначально песенную форму; а ритм, отмеченный еще Афанасьевым, признает за остаток первичной песенной формы заговора *54. Еще менее интереса представляет Порфирьев. Он всецело примкнул к Афанасьеву, миновав выводы О. Миллера. Следует заметить, что у Порфирьева особенно ярко выступает тенденциозность, какую допускали все мифологи, при выборе примеров заговоров. Он выбирает заговоры исключительно с обращениями к светилам или стихиям природы. Между тем они далеко не имеют права на такое первенство.