Загубленная любовь

— Мы связались с новыми родителями Ллойда, и они сообщили нам, что он совершенно нормальный, счастливый восьмилетний мальчик. У него появилась младшая сестрёнка, тоже удочерённая, семья живет в собственном доме, все веселы и довольны.

На столе миссис Хэлинг лежала записка от руки о Ллойде и его приёмных родителях. Хотя я смотрела на неё вверх ногами, во время беседы я исподтишка рассматривала и перечитывала её. Записка была короткой, запомнить её наизусть было нетрудно: «Приёмный отец Ллойда умер несколько лет назад. Его приёмная мать после его смерти часто попадает в больницу. Хотя приёмные дедушка и бабушка живут довольно далеко, они по мере сил заботятся о мальчике, так же, как и многие соседи». Нагло врут не одни только наркоманы — миссис Хэлинг явно была мастерицей этого дела. Эта записка подействовала на меня угнетающе — я представила себе, каково было Ллойду. Однако она же дала мне надежду. Если для Ллойда всё обернётся совсем плохо, агентство по усыновлениям могло бы счесть лучшим выходом его возвращение ко мне. Я ясно и чётко давала понять, что очень хочу этого и что отношусь к этому крайне серьёзно. Скажем так, если бы я тогда знала об основных проблемах в жизни своего сына, я бы представила при первом визите в Лондонское Агентство по усыновлению детей гораздо более трезвый и рассудительный фасад. Единственное, что у меня было на память о Ллойде в течение этих семнадцати лет — это несколько фотографий, на которых он ещё совсем крошка. Я снималась с ним в студии; больше всех мне нравится та фотография, где я держу его на руках. Я пишу всё это спустя почти десять лет после моего последнего визита в агентство, и через три месяца Ллойду исполнится восемнадцать — а значит, впервые в жизни он по закону получит возможность выяснить, кто я. Надеюсь, что он сделает это и вернётся ко мне. На день его рождения я каждый год пишу стихи, и верю, что когда-нибудь он сможет прочесть те семнадцать стихотворений, созданных мной за годы ожидания — я ждала его возвращения.

Занятия любовью — отгадка загадки

Билл Берроуз был довольно труден в общении. Обычно он звонил в квартиру Трокки, а получив приглашение, смотрел на всех, кроме хозяина, как на пустое место. Он приходил встречаться с Трокки — и, похоже, только с ним. Берроуз был нашим литературным кумиром номер один, и невозможность сблизиться с ним стала в нашем кругу предметом частых обсуждений. Кое-кто из наркоманов, прихлебателей и дважды отсидевших преступников, приятельствовавших с Трокки, называли Берроуза заносчивым, тогда как другие считали его застенчивым. Мужчины и женщины разошлись по этим позициям на два лагеря, а я решила для себя, что высокомерие Билла скрывает под собой глубоко запрятанную беззащитность, а ещё глубже под всем этим вполне может оказаться милейший человек. Я никогда не была ярой феминисткой и нередко проезжалась по самолюбию приятельниц, принимая позы, которые привлекали внимание окружающих нас мужчин. Я всегда слишком увлекалась мужчинами. Одна девушка, в нашем кругу она была новенькой, высказала как-то предположение, что Берроуз — женоненавистник. Алекс отверг это высказывание, он настаивал, что всё, сказанное Берроузом о женщинах репортёрам вроде Дэниэла Одье[169] — не более, чем надуманная поза. Действительно, общепринятое мнение о Берроузе как о человеке, который ненавидит женщин, было издёвкой в духе Свифта, приоткрывавшей истинную реальность нашего мира — и конечно, это означало, что любой, кто считал Берроуза женоненавистником, был слишком глуп, чтобы претендовать на присоединение к нашему кругу. Последний, кто поднял этот вопрос, был просто-напросто вышвырнут из квартиры Трокки и никогда более не осквернял порога оной.