Загубленная любовь

Это оказался вполне типовой набор сексуальных издевательств. Мне пришлось «работать многостаночницей». Сначала за меня взялся констебль, потом на мне отрывались в меру своей испорченности четыре его коллеги-детектива. Я вынесла немало оскорблений и несколько ударов, но без серьёзных физических повреждений. Левер велел принести ему денег. Он знал, что мне есть у кого занять, а как я буду расплачиваться — его не волновало. Кроме того, он уведомил меня, чтобы я вошла в Вестбурнский проект, поскольку лучшая пара глаз и ушей, что была у него в этой группе взаимопомощи среди наркоманов, недавно потерпела провал «благодаря» копу из новичков, который ещё не разобрался, как делаются дела в районе Гроув. Этому новичку посоветовали подчистить улики, но он не сумел с этим справиться — и вскоре, к собственному изумлению, пролетел на весь свой оклад при первом же расследовании коррупции среди полицейских.

Вернувшись домой, я разразилась слезами, но Джордано был настолько вымотан, что мои рыдания его не разбудили. А я не собиралась реветь до тех пор, пока не усну. Я решила выйти из игры, раз уж мы с ним теперь были вместе, однако самым простым способом раздобыть денег, которые потребовал Левер, было провернуть ещё несколько номеров. Джордано согласился на это, хоть и неохотно. Моя чёрная записная книжка всё ещё была при мне, и я отправилась в телефонную будку обзванивать постоянных клиентов. Те, до кого мне удалось дозвониться, проявили прежний интерес, так что я назначила серию встреч. Кроме того, я твёрдо решила подыскать себе место «хозяйки» в каком-нибудь клубе.

Выйдя из будки, я поволоклась по Портобелло-роуд к офису Вестбурнского проекта. Заправлявшие там люди выглядели, как «хиппи по выходным» и вели все виды классификаций, необходимые прямым и искренним социальным работникам, всё по полочкам, и тому подобное. Меня это всё не волновало. У меня был в загашнике номер ещё с шестидесятых, со студентом философии из Лондонского университета. Когда Джеральд Стаббингтон работал над своей докторской степенью, он часто брал меня с собой на философский факультет на Гордон-сквер, и я тогда неплохо освоилась там, на отделении. В начале шестидесятых Гордон-сквер оставался частью района Блумсбери[187], то есть наследовал «радикальные» традиции Бентама и Мила[188]

. Многие из работавших здесь философов стали знаменитостями. А. Дж. Айер[189] стал членом «мозгового треста»[190]

; Стюарт Хэмпшир[191] писал для «Энкаунтера»[192]

; Бернард Уильямс[193] был признан умнейшим человеком Англии. Эти личности воспринимались как основа всего «прогрессивного» в культуре. В них сосредоточились «вкус» и «проницательность» haute bourgeoisie[194]. Они вышли из частных школ и Оксфорда, но их мораль была чужда условностям и отдавала предвкушением скандала. Кроме того, для них хорошенькие девушки, такие как я, были неотразимыми, особенно с учётом того, что моя благоприобретённая мораль была ещё более искушённой, чем их собственная. Псевдо-хиппи, занятые в Вестбурнском проекте как социальные работники, были потрясены моим поддельным академическим дипломом, тем более, что о Гордон-сквер я знала достаточно, чтобы заставить их поверить, что получила там бакалавра в 1963 году, а в 1966 успешно сдала на степень магистра философии. Тем, кому это было интересно, я объясняла, что моя диссертация была посвящена сенсорике чувственного восприятия, причём особое внимание уделялось связи между восприятием и осознаванием. Это произвело неслабое впечатление на сотрудников проекта, тем более, что некоторые из них тоже изучали философию, но лишь до уровня бакалавра, да ещё в университетах из красного кирпича, а не на престижном факультете вроде того, что по их ошибочному убеждению, было моей alma mater. Разумеется, моих новых знакомых сплетни об Айере и Хэпшире интересовали больше, чем философские дискуссии — а уж на этом-то я могла сыграть в полную силу.