Зайка

– Да, но вообще-то тупо. Занятия-то сложные оказались, ну типа математики там или робомеханики. Очень серьезная нагрузка у них там на факультете. Все жутко умные. Я какое-то время думал, что вообще об стену скоро убьюсь или вроде того.

– Как мило, – говорит Фоско, пополняя нам всем бокалы. – Конечно, если бы это встало на пути твоего творчества, это была бы настоящая катастрофа…

– Да нет, я все еще пишу. Наверное, даже слишком много.

– Слишком много? Иона, но ведь это прекрасно.

– Не знаю. Мне кажется, я и правда перебарщиваю.

– Напомни-ка, над чем ты сейчас работаешь?

Как будто она помнила вообще, но подзабыла кое-какие подробности.

– Это длинная поэма про Аляску. Я думал уместить страницы на две, но получилось уже девяносто. Я просто пишу и пишу, так что, наверное, да, это неплохо, но уже немного пугает, потому что я не могу остановиться.

– Ну, что поделать, когда вдохновение захлестывает и музы требуют…

– Может и так, но я реально не могу остановиться. Я так могу целую вечность писать. И мне, правда, уже немного страшновато.

– Как это прекрасно! Саманта, а что ты думаешь про Мастерские в этом семестре?

– Мастерские?

Перед моим внутренним взором возникает молодой Том Круз времен «Лучшего стрелка». С отвисшей заячьей губой. А затем его прекрасная голова взрывается. Град из костяных осколков, брызги крови, мерзкие творожные сгустки мозгов. Благодаря волшебным «Тик Такам» мне плевать, что все это летит прямо на меня, я даже не закрываюсь. Пока на мои укрытые платьем с котятами колени не падает его глазное яблоко, сине-зеленое, прямо как море в моих мечтах. И не смотрит прямо на меня, мерцая, как кошачий глаз. После у меня началась такая истерика, что ее даже «Тик Таки» не одолели, так что Кексик увела меня в свою гардеробную, чтобы я немного успокоилась. Вот, смотри, Зайка. Там я ходила и разглядывала ее платья-колокольчики, висящие ровными рядами, прямо как фашисты, организованные по цвету так, чтобы получилась радуга.

– Все отлично, – говорю я. – Невероятные получились Мастерские. Я очень рада, что поступила сюда.

Но слова «невероятные» для нее явно недостаточно. Она хочет того, что мы с Авой называем травмоедством. Ну же, скажи мне еще что-нибудь приятное, от души, сука ты драная. Не заставляй меня сожалеть, что я по доброте душевной подобрала тебя в том супермаркете.

Она поднимает брови.

– Вот как?

– О да.

Что бы мы делали, Фоско, без твоего напускного интереса к нашим тяжелым жизням? Без твоих попыток вытащить из нас все самое неприятное при помощи разных ухищрений, вроде карт таро, кукол-перчаток и кусочков мыльного камня?

– Что ж, должна признаться, Саманта, слышать это для меня большое облегчение. Я знаю, у тебя были определенные… трудности в общении с девочками из твоей группы.

Она явно имеет в виду прошлую зиму, когда я сидела в ее кабинете, под тучей ветряных колокольчиков, и просила, точнее, умоляла ее освободить меня от посещений Мастерской. Я говорила, что готова удвоить свою работу, утроить, я готова была…

Но могу я спросить, в чем причина, Саманта?

Я сказала ей, что лучше работаю самостоятельно. А еще в тот момент мне удалось крепко ухватиться за нить будущей работы, и я хотела сосредоточиться на ней. А Мастерская только сбивала и отвлекала. Уводила в сторону. В общем, плела всевозможную чушь, на которую Фоско, надо отдать ей должное, не купилась ни на секунду.

Саманта, вздохнула тогда она. Мастерская – неотъемлемая часть Процесса. Мастерская не может «сбить с пути», напротив, она направляет, раскрывает нас, помогает нам расти, открывает для нас трудные, но и захватывающие тропы. Особенно моя Мастерская. Я думаю, вскоре ты это поймешь. Ты не думала, что она может помочь тебе в работе над дипломом, а не отвлечь? Что иногда сбиться с проложенного пути даже полезно?

Она улыбалась мне, ее кафтан мерцал и переливался. Я видела, как цветет ее эго на этой благодатной почве, и поняла, что нужно менять тактику.

Дело не столько в самой Мастерской, сколько в моей группе.

Ты имеешь в виду остальных девочек?

Да. В тот момент я остро почувствовала себя сопливой четырехлетней девчонкой. Ябедой, стоящей перед учителем с оттопыренной губой.