Заххок (журнальный вариант)

Нарочно так говорю. Не хочу с ним вежливость соблюдать — вначале о здоровье, делах и семье расспросить. В это время мальчишка через порог заползает. Чайник притаскивает, свернутый дастархон с угощением. А сам исчезает. Шокир, на ноги не поднимаясь, на карачках до порога добирается, дастархон подволакивает. Скатерть раскидывает, чайник с пиалой ставит, лепешку на куски ломать начинает.

— Чаю выпей, пожалуйста, Карим-джон.

— Некогда, — говорю. — Даврон ждет.

Неправильно так говорить, нельзя от хлеба отказываться, но все равно говорю.

Шокир лебезит:

— Извини, что угощение скудное. Хотя Зухуршо меня асаколом назначил, я человек бедный. Такой почетный гость в дом пришел, а ублажить нечем. Прости нашу убогость.

— Э, асакол, не плачь, — говорю. — Скоро весь кишлак богатым будет. И ты тоже.

Шокир просит:

— Ну хоть этих райских плодов отведай.

С тарелки ягоду сушеного инжира берет, мне протягивает.

— Недосуг, — говорю.

— Карим-джон, не обижай, пожалуйста.

Не хочу брать, а беру. Инжир с детства люблю. Мама рассказала, что инжир — райское дерево, и прародители наши, Дед Одам и Хаво-момо, когда еще в раю жили, только инжиром питались, и я всякий раз, как ягоду в рот кладу, будто еще при жизни на минуту в рай попадаю.

Шокир говорит:

— Ты теперь аскер, военный йигит, всем нам защита.

Опять, как прежде, надо мной смеется? Понять не могу. Э-э, какая разница! Сейчас я приказываю, он подчиняется. Встаю, автомат беру, у порога обуваюсь.

— Идем.

Шокир за мной плетется. По крутой улочке к верхнему мосту через Оби-Санг спускаемся, на ту сторону переходим, потом к дому деда Мирбобо поднимаемся. В мехмонхону входим, садимся. Я в углу пристраиваюсь.

— Эй, ты чего там? — Даврон зовет. — Сюда иди.

К дастархану перебираюсь, сбоку присаживаюсь, поближе к двери, где младшим сидеть положено. Даврон чай наливает, Шокиру-Гороху пиалу протягивает.

— Такое дело, уважаемый, — говорит, — надо народ собрать. Объявить, чтобы мужики сдали огнестрельное оружие. Все до единого ствола.

Шокир тюбетейку на лоб сдвигает, затылок потирает, умную рожу корчит.

— Важное дело, надо с умом подойти… Без меня его ни за что не осилить. Не зря уважаемый Зухуршо меня асаколом назначил. Никого собирать не надо. Сказано: «Никакую тайну от людей не скроешь, луну глиной не замажешь». Я в этом кишлаке все про всех знаю.

— Ладно, — Даврон говорит. — Проверим. Сколько в этом доме оружия?

Шокир задумчивую рожу строит, глаза вверх поднимает, будто список на потолке читает. Потом пальцы один за другим загибает:

— Ружье с двумя стволами, которое дробью стреляет. Раз. Карабин. «Белка», кажется, называется. Два…

Дед Мирбобо дремлет, будто Шокир про чужие ружья рассказывает.

— Три: с одним стволом ружье. Старое, не стреляет. Починить надо.

Даврон усмехается:

— Вас, уважаемый, надо было не асаколом, а каптенармусом назначить.

«Что за должность?» — удивляюсь.

Шакал Шокир опять вверх смотрит.

— Еще одно ружье есть, — говорит. — Совсем старинное. Мультук.

Дед Мирбобо в разговор вступает. Просыпается, глазами моргает, выпрямляется.

— Это прошлых времен ружье, — шамкает. — Дедовское ружье. Усто Палвон из Ванча его сработал. В давние годы ванчское железо и ванчские кузнецы лучшими считались. Мой дед покойный знаменитым усто, мастером-охотником, был. В молодости у знаменитого усто Хакима ремеслу обучался. Потом дед это ружье моему отцу передал, а отец мне вместе с рисолей вручил…

— Что за рисоля? — Даврон спрашивает.

— Охотничье наставление, — дед Мирбобо объясняет. — Каким охотник быть должен, какую жизнь вести, чтобы настоящим усто-мастером стать. Говорят, в прежние века рисоля на бумаге была записана. Мне-то отец на словах сообщил. А я сыну, Джорубу, передал. А все прочие охотники ныне не те…

Я думаю: «Почему дед Мирбобо про меня не сказал?!» Я от дядюшки Джоруба охотничье наставление получил. Он мне рисолю пересказал, выучить наизусть заставил. Дядюшка Джоруб — мой усто-учитель, искусству охоты меня обучает. Потом думаю: «Обижаться не надо. Скромным надо быть».

Дед Мирбобо продолжает:

— Старинный охотник прежде, чем в горы пойти, молитвой себя очищал, от жены воздерживался. Нынешний же — проснулся, встал, ружье взял, в горы пошел. Как в сельмаг за консервами…

В это время в раскрытой двери Зарина появляется. Через порог перегибается, блюдо, большое, деревянное, полное мяса жареного, на пол ставит. У меня сердце, как бешеное, бьется. Чуть не плачу. Какая красивая! Волосы будто золото. На нее не смотрю. Шакал этот, Шокир, глазами своими шакальими Зарину разглядывает, усмехается. Зарина выпрямляется, к Даврону обращается, будто в школе у доски выученный дома урок проговаривает:

— Даврон, здравствуйте! Скажите, пожалуйста, как там Андрей?

— Нормально. Служит, — Даврон отвечает, пустую пиалу в руках крутит.

— Не обижают его?

Дед Мирбобо говорит:

— Иди, Зарина-джон, иди. Я спрошу. Нехорошо молодой девушке с гостями заговаривать…

Зарина взглядом деда ожигает, будто горсть раскаленных угольков бросает, убегает. Я вскакиваю, блюдо поднимаю, на середину дастархона ставлю.