Заклинатель джиннов

Вспомнив про долг Катерине, я призадумался. Мысли мои вдруг потекли в финансовую сторону; я представил, как Джинн разыскивает счета с ворованными деньгами всяких «Тибетов», «Гермесов» и прочих «МММ» и обращает их к общественной пользе. Мне уже мерещился благотворительный фонд, который вернет награбленное обиженным и униженным, и, сделав на память зарубку, я предложил:

— Произведем эксперимент. На моем счету в «Bank One» тридцать долларов…

— Двадцать восемь и шестнадцать сотых, — уточнил Джинн.

— Ну и отлично. Перебрось на этот счет ошибки округления за сутки только по отделениям «Bank One» в Огайо. Сколько получится?

— Семьсот тридцать три доллара и пять центов.

Кошачья мордашка мне подмигнула. Ну и чудеса! Или все же померещилось?…

— Переведи деньги на мой счет в петербургском Промстройбанке.

— Выполнено, Теплая Капля. — Пауза. Потом: — Этого хватит, чтобы нанять телохранителя?

— Сомневаюсь. Да и не нужен мне телохранитель! Что я, аравийская принцесса ослепительной красоты?

Недоуменное молчание.

— Последняя фраза непонятна, — отозвался Джинн спустя секунду. — Что означает сравнение с аравийской принцессой? Это фигура стилистики? Гипербола? Метафора? Или синекдоха?[43]

— Нет. Та девушка, которую мы посетили… Помнишь?

— Я ничего не забываю.

— Захра. Принцесса из рода фатимидов… Там был еще мужчина, Ахмет Салех. Он ее телохранитель.

Некоторое время Джинн размышлял, помаргивая голубыми глазками — наверное, с той целью, чтоб обозначить для меня процесс раздумий. Затем спросил:

— Ахмет Салех — хороший защитник? Лучше Александра Симагина?

— Их трудно сравнивать. Слишком они разные.

— В чем отличие?

— Симагин — слуга закона, а Ахмет служит лишь своей принцессе.

— Из твоего утверждения следует какой-то конкретный вывод?

— Да. Симагин доказывает вину, Ахмет берет за глотку и — чик!

— Чик?

— Прекращает существование. С помощью хорошо наточенной полоски стали.

— Как защитник он эффективней теплого сгустка Симагина, — сделал вывод Джинн.

— Не буду оспаривать твой вывод. Однако учти, что способ Ахмета необратим, антигуманен и жесток.

— Оценка зависит от обстоятельств, — вымолвил Джини и замолчал.

Я потянулся, встал и начал мерить комнату шагами, заглядывая по дороге то в зеркало, то в окно. Был поздний вечер, так что тут и там я видел свое отражение в серебряном или обсидианово-черном стекле, и эти два типуса, темный и светлый, вели меж собою беспощадный спор. Оба они сходились в том, что у искусственного, однако разумного существа не может быть ограничений вроде азимовских законов, насильственных и внешних; истинный разум свободен и сам выбирает этические императивы. Но темный утверждал, что всякий разумный артефакт, компьютер или робот, будет скорее враждебен, чем благосклонен к людям, чей эгоизм, тяга к насилию и прочие мерзости алогичны. Светлый же пытался доказать гипотезу Михеева — мол, в процессе контакта очеловечивание неизбежно, а с ним придут понимание и снисхождение.

Наконец мы трое согласились, что главным является цель. Если цель гуманна — в нашем человеческом понимании, — то и конфликтов между людьми и электронным существом не будет, а если что и случится, то разрешение конфликта произойдет путем переговоров. Во многих смыслах с Джинном было легче договариваться, нежели с людьми — его не терзали гордыня, властолюбие и алчность, он не имел корыстных интересов, не жаждал чужого богатства и земель. Он, вероятно, мог убить, но повод к такому исходу был бы гораздо более веским, чем у нас, людей; мы часто отнимаем жизнь у правых и виноватых, действуя по пословице: лес рубят, щепки летят. Джинн сумел бы вырубить гнилое дерево без щепок…