Заклинатель змей

Запрет вина — закон, считающийся с тем,Кем пьется, и когда, и много ли, и с кемКогда соблюдены все эти оговорки,Пить — признак мудрости, а не порок совсем.

Мудрому нужно пить так, чтобы вкус его был больше греха, чтобы не мучиться. Упражнением он доводит свою душу до того, что с начала питья до конца от него не происходит никакого зла и грубости ни в словах, ни в поступках, а только добро и веселье. Когда он достиг этой ступени, ему подобает пить вино.

"Ну, что ж. Здесь тоже есть какой-то смысл. И, пожалуй, немалый. В конце концов, во всех делах нужна этика, в питье — тем более". Но сам он теперь стал все чаще воздерживаться от вина. Лучше пить помалу ячменную водку — от нее не так хвораешь.

А казалось бы: южанин, вырос, можно сказать, на винограде. Но перебродивший виноградный сок ему уже противопоказан. И был всегда, если уж честно признаться, противен. Отрава, честно сказать! Нутро от него чернеет, мутнеет кровь. В голове муть, глаза наливаются кровью.

И все же Омар, — неуравновешенный, страстный, человек настроения, — прибегал, случалось, к нему. А к чему же еще? К труду? Благородно, конечно. Но кому нужен его труд?

Покуда не была мне чаша горьких бед поднесена,И думать я не смел, чтобы хлебнуть когда-нибудь вина,

И хлеб в солонку не макал, пока не подавилсяЯ сердцем собственным, сожженным дочерна.Мы пьем не для того, чтобы раздуть веселье,И не разнузданность себе мы ставим целью, —Мы от самих себя хотим на миг уйти,

И только потому к хмельному склонны зелью.

…И так далее. Обстоятельно, с глубоким знанием дела, о разных винах, кому какое подходит, какое — нет, как устранить его вред. О солнечном календаре, об обычаях старых царей Ирана. О признаках кладов, о видах мечей. О стреле, о луке, о пере и его свойствах, о породах коней, о соколе и его достоинствах, о свойствах красивого лица.

Язык «Наврузнамэ» — простой, без ухищрений, краткий и точный, всем доступный. Читаешь, не отрываясь, от первой до последней страницы.

***

Но до последней страницы еще далеко! Книга получалась обширной, переполненной красочными примерами. Всю весну и лето Омар трудился над нею.

Вставал на рассвете, слушал пенье дроздов на деревьях. Оно обновляет душу, нежно лаская ее усталые фибры, — словно дочь, которой у тебя никогда не было, говорит с тобой затейливым птичьим языком. И, вздохнув, он садился за рабочий столик. Писал, пока не начинало ломить кисть руки, сводить судорогой пальцы.

Отодвинув перо, долго разминал и растирал руку. Выпивал чарку ячменной водки. Ел раз в день, где-то около трех-четырех часов. Лишь бы не обессилеть.

Еда сама себя варит. Знай, подкладывай дров под котел и в срок, что следует — в котел. Дело нехитрое. Омар отваривал кусок дешевого мяса с костью, затем клал в отвар цельно-очищенную репу, морковь, капусту, или тыкву кусками, или мелко нарезанный лук, иногда — горсть маша, риса, фасоли, сухой лапши. Главное — крепкий мясной отвар. В него хоть опилки сыпь, все равно будет вкусно и сытно. Особенно, если добавить чесноку, бросить стручок-другой красного жгучего перца, побольше разной острой и пряной травы.

Он не привык баловать свою утробу, носиться с ней как со средоточием мира. Наполняется живот — пустеет голова. Не соблюдал постов, строгих часов приема пищи и прочих охранительных мер. Ел, когда хотел и что имелось под рукою, — и желудок, зная свое место, довольствовался тем, что ему давали. Он служил хозяину верой и правдой и никогда не подводил его. Желудок, спору нет, весьма важный орган. Но выше него, слева, потрогай — горячее сердце, а выше сердца — голова.

Конечно, если к тому была возможность, он не отказывал себе. Хотелось кур или жареной рыбы — ел кур и рыбу, хотелось отменного вина — пил его. А уж когда исчезала такая возможность, не роптал, как иные. Терпел, не то чтобы радуясь тому, что есть, но и не терзаясь тем, чего нет. Атараксия!

Потому-то, наверное, и был он всегда здоров. Никто не видел, как он ест. И люди считали, что не ест он с ними потому, что презирает их, что ли. Нет! Он просто стеснялся есть при них. Ведь это все-таки грубый, животный акт.