Заклинатель змей

Все как у всех, но есть в нем некое превосходство перед другими. И все его чувствуют, это превосходство, даже визирь и царский звездочет, но не могут еще постичь, в чем оно состоит. Курбан поплевал на руку, взял тесло. И на миг непроницаемо-спокойное лицо с бровями, сошедшимися над переносицей, с впалыми щеками, буграми желваков на крепко стиснутых челюстях, приняло какоето жадное, даже хищное выражение.

— Без воды работаешь? — ехидно сказал визирь, старавшийся подловить пришельца на какой-нибудь мелочи. — Я слыхал, каменотесы, прежде чем рубить камень, обливают его водою.

— Летом, — пояснил, не глядя, Курбан — снисходительно, как ребенку-несмышленышу, отрывающему взрослого от работы наивными вопросами. — А сейчас-то у нас вроде зима? Камень и без того холодный. Вода замерзнет на ветру, лед будет только мешать. Горячей водой поливать — кто и где ее столько накипятит? И все равно будет застывать. Обойдусь.

Вот оно! Вот в чем его превосходство над ними. Это превосходство человека, умеющего то, чего не умеют другие. Превосходство человека, отлично знающего свое дело.

— Камень тесать — не щепку строгать, — сказал Курбан дружелюбно. — Долгое дело. Заскучаете.

— Давай, давай! — поторопил его визирь.

— Во имя аллаха милостивого, милосердного! — Пронзительно звякнула сталь о камень. Курбан осторожно нанес несколько пробных ударов — и тесло застучало размеренно, четко, как пест на водяной рисорушке. Зачарован тут каждый — у всех на глазах корявый каменный брус выравнивается на одном конце, точно продолговатый кусок брынзы, обрезаемый ножом.

Затаили дыхание жители Бойре, — им предстоит учиться этому ремеслу.

— Каково? — кивает виэирь звездочету.

Для него и Омара постелили на камень толстый войлок, развели костер. Даже он, сановник, погрязший в дворцовых дрязгах и презирающий чернь с ее убогой жизнью, не безучастен к чуду мастерства.

***

Омар же — тот уже видит геометрически правильный четырехугольник. И четырехугольник этот ложится в его мозгу на бумагу, образованный двумя перпендикулярами равной длины, восставленными к одной прямой, и боковыми отрезками. Затем он мысленно делит четырехугольник осью симметрии на две части…

Курбан, разгоряченный, вытирает полою рубахи пот с лица и шеи, колдует с угольником над камнем и приступает к другому концу болванки.

…Та-ак. Сделаем первое предложение. Верхние углы четырехугольника равны между собой. Второе: перпендикуляр, восставленный в середине нижнего основания этого четырехугольника, перпендикулярен к верхнему основанию данного четырехугольника и делит верхнее основание пополам…

Оба предложения складываются у него в голове томительно медленно, трудно — будто он намерен их сделать не кому иному, как царице и жене визиря, — так что проворный Курбан успевает вчерне обтесать другой конец камня и берется за боковую сторону.

…Дальше — сложнее. Верхние углы четырехугольника прямые. Но это надо доказать! Допустим, они тупые или острые. Нет, тут без бумаги не обойтись. Он вынул из-за пазухи тетрадь. На листке чистой бумаги возник торопливый чертеж. Уже четыре смежных четырехугольника, и от точек ДС опускаются вниз отрезки, образующие острые углы… Так, так. Хорошо. Попробуем перегнуть чертеж… Омар вырывает лист из тетради. Нет, получается нелепость с тупыми и острыми углами! Прямоугольник все-таки существует…

Неутомим Курбан, сын Хусейна. Грудь у него — точно кузнечный мех, рука — рычаг на водяной рисорушке: ровно, упорно — вверх — вниз, вверх — вниз. И тесло — со звоном: "раз, два, раз, два" — как железный подпятник на жернове. Или что там стучит, бог его знает, — всего один раз довелось Омару побывать на мельнице. Но стучит равномерно, отчетливо, ясно. И высекает в мозгу Хайяма такие же равномерные, ясные, четкие мысли. И, точно крупа, летит щебенка, белая пыль.

…Раз уж в прямоугольнике противоположные стороны равны, то не является ли любой перпендикуляр к одному из двух перпендикуляров к одной прямой их общим перпендикуляром? Хе! Здесь намечается нечто. Если две прямые равноотстоящи в смысле Эвклида, то есть не пересекаются, то это — два перпендикуляра к одной прямой.

И если две равноотстоящие прямые пересекаются третьей, накрест лежащие и соответственные углы равны, а внутренние односторонние составляют в сумме два прямых угла…

Скажите, как складно, а? Вот, кажется, он и решен, пресловутый пятый постулат. Вернее, заменен более простым и наглядным. Осталось уточнить кое-какие мелочи, выразить все в подробных чертежах. Но тогда — при чем здесь Эвклид?

Это уже не Эвклид.

Это уже Омар Хайям.

Теперь, пожалуй, недолго сказать "Через точку вне прямой можно провести более одной прямой в их плоскости, не пересекающейся с этой прямой".

Он изумился: я это сделал или не я? Не может быть, чтобы я. Не похоже. Нет, все-таки я додумался до этого! Что же я такое?

Жаль, не было тут никого, кто мог бы заметить:

— Ты первый сделал это. Первый в мире! За 754 года до Николая Лобачевского. Чье открытие тоже, кстати, не получит при его жизни признания. Ты сделал первый шаг к открытию новых, совершенно иных геометрий.

***