Заклинатель змей

…И Курбан, правда, еще не закончил свою работу, но уже завершал ее.

— Хватит! — сказал Омар удовлетворенно. — Золотые руки! Дай обниму, поцелую. Мы берем тебя на работу. Будешь прилежен — получишь учеников. Построим дом и женим, если будет на то соизволение божье. Может, со временем станешь большим человеком, руководителем работ.

— Балле, балле! — засуетились вокруг каменотеса. — Воистину, руки у него золотые.

Никто не заметил, даже визирь, что звездочет тоже не бездельничал это время, черкая что-то в своей тетрадке. Никто не подумал, что его чертеж, через многих других ученых, отразится когда-нибудь на судьбе сотен и сотен тысяч каменотесов. Да никто из них, находящихся здесь, и не смог бы понять, хоть убей, в чем суть его умствовании. Даже великий визирь. Хоть он и учен, и сам пишет книгу. Математика — дело темное. А болванка — она вещь понятная, зримая, веская.

— Где мы его устроим на ночлег? — задумался визирь.

— Я возьму к себе! — встрепенулся староста Бойре. — У нас в юрте просторно. Мы с дочкой вдвоем. Только… не знаю, 'чем угостить. Бедность…

— Добро, — согласно кивнул визирь. Это отвечало его замыслу. — Вот тебе динар. Накорми хорошенько.

"Хитер старик! — ухмыльнулся Омар. — Непременно спихнет умельцу свою беспутную дочь. Жених-дурак сам лезет в руки".

Шепнув кое-кому кое-что, визирь взял звездочета с собой и уехал.

— А ты парень не промах, — сказал Курбану староста, когда они пошли к подножью бугра, к войлочным юртам. — Самому визирю сумел угодить.

У Курбана вмиг ослабли ноги. Он с ходу сел на придорожный камень, сгорбился, опустил голову.

— Устал? — спросил старик сочувственно. Каменотес — равнодушно:

— Визирь… какой визирь?

— Он же разговаривал с тобой!

— Тот, который моложе?

— Нет, тот — царский звездочет; который старше.

— Почему же он… в простой одежде, без свиты… без охраны?

— Это у него бывает.

— Бывает?

— Он у нас чудаковат. Не любит торчать у всех на глазах. Всегда в сторонке. Бродит ночью, переодетый, по кабакам, раздает пьянчугам деньги.

— А-а… — Курбан прижал к себе локтем суму с теслом, ощущая его рукоять. Вот незадача. Знать бы… Он уже сегодня мог бы вернуться в рай.

Всю дорогу от Аламута до Хамадана, от Хамадана до Бушира, в повозке и на корабле, ему мерещились три райские девы: белая, желтая, черная. Хотелось рыдать от обиды! Только-только сподобился… и шагай куда-то. Он со скрипом зубовным подавлял в себе крик и стон. Что поделаешь? Надо шагать. Надо! Чтобы скорее вернуться назад, надо скорее идти вперед.

Он готов перерезать весь Исфахан, лишь бы вновь очутиться в объятиях юных гурий…

— Отдохнул? Вставай. Я зарежу в твою честь барана. Курбан сумрачно оглянулся, поискал глазами всадников далеко на дороге, ведущей к городу и рассмеялся, испытывая какой-то смутный разлад в душе. Вот оно как получается! В секте его хвалили за покорность. Хвалили за меткость. Хвалили за хитрость. Но никто никогда ни разу не похвалил за работу.

А сколько камней он перетесал за десять лет! Хватило бы на весь Звездный храм…

— Не очень-то жарко с ним обнимайся, — сказал визирь звездочету по дороге домой. — Если не хочешь получить удар ножом в живот. Это исмаилит.

— Ну, и что? — пробормотал Омар, весь ушедший в свои параллельные.

— Как что? Это смертник, понимаешь?

— Не понимаю.

— Убийца-хашишин!

Омар пожал плечами.

— Федаи — обреченный!

— Ну, и что? Я сам обреченный. Мы все обреченные.

— Экий ты… не сообразительный. Человек Хасана Сабаха!

— Разве? — удивился Омар. — Не похож. Такой-то мастер. Мы сами видели, своими глазами.

— Э! Он может, если захочет, прикинуться кем угодно. Святым старичком. Монахом бродячим. И даже невинной девицей. Он пришел убить кого-то из нас. Может, султана, может, меня или тебя.

— Меня-то за что убивать? — отмахнулся Омар.

— Не всегда убивают тех, кого давно бы надо убить.

Но Омару сейчас не до Хасана Сабаха со всей оравой его безумных подручных. Какое имеют они отношение к старику Эвклиду? Омар благодарен Курбану, будь он хоть джинн, за наитие, волшебное озарение, которое сошло на него, когда математик наблюдал за работой каменотеса. Омар спешит в свою келью занести на бумагу решение пятого постулата.

Так родилось "Толкование трудностей во введениях к Эвклиду", одно из наиболее ценных произведений Омара Хайяма.

Но Омар не ограничился в этом трактате лишь доказательством пятого постулата. Во второй и третьей книге «Толкования» он разработал свое знаменитое учение о числах, противопоставив его античному. Отношение у него выступает как число — либо в старом, собственном, смысле, как целое, либо в новом, несобственном, как нецелое — дробное, не соизмеримое с единицей. Составление отношений не отличается более от умножения чисел, одинаковость отношений — от их равенства, отношения пригодны для измерения любых изучаемых величин.

Он положил начало перевороту в учении о числах, уничтожив существенную грань, отделявшую иррациональные величины от числа: