Закон Дарвина

«Кто такие коммунары? – подумал Сашка. И еще: – Хорошо бы в мире не осталось людей. Как в рассказе какого-то американского писателя». Сашка читал его еще в интернате и не помнил ни названия, ни автора. Там мужчина, женщина и мальчик ехали по внезапно опустевшему миру на дрезине. И людей не было. Пусть бы их совсем не было.

Люди – такие пидоры. Тогда он бы пошел, пошел… Просто пошел… И заночевал где-нибудь, и поел бы, когда и что хотел, и ни о чем не думал, а каждую ночь были бы звезды… А все остальное – на хрен. Все и всех. На хрен, на хрен, на хрен.

– На хрен, – вслух произнес Сашка. – Слышите?!

Молчание.

Он вздохнул с дрожью и передернул плечами.

И увидел впереди еще один огонь. Он колебался за деревьями – плохо различимый, но все-таки явственный. Там, в парке, горел костер…

…Песню Сашка услышал издалека.

Костры на городских окраинах жгут разные люди. Безобидные бомжи и сатанисты. Беспризорники и непонятно чем промышляющие личности. Ролевики и шпана. Разные, в общем. Иным не попадайся. К иным даже близко не подходи. И поют тоже многие, кстати.

Но это была особая песня. Не блатной шансон, не военная лирика и даже не просто «ля-ля» под гитару. Пел мальчишка – и пел здорово, и играл здорово; Сашка остановился, чтобы не мешать самому себе слушать звуком шагов. Ну и чтобы его не услышали. Мало ли все-таки.

А мальчишка пел. Пел страшно. И – увлекающе. Как вихрь, наверное, крутится… Смотреть страшно и надо бежать, но…

– Мне обратно больше нет хода —В небе ветер тучи рвет в клочья,А звезда, откуда я родом,Лишь безоблачной видна ночью…Ночью скалится луна в море,Бьется оборотень в твой терем —Это я стал по ночам с горяОборачиваться вдруг зверем…

Сашка, не дыша, двинулся дальше. И через десяток секунд оказался отделен от певца и костра только густыми зарослями кустов.

Тут был спуск в какой-то карьер и покосившаяся кирпичная будка. И остов старого «КамАЗа» с надписью: «СССР FOREVER!» – и кельтский крест.

А еще был костер – большой костер. Возле которого сидели – на древесных чурбачках, на старой кроватной сетке, еще на чем-то – с десяток мальчишек и девчонок лет от 8—10 до 15–16. И явные бомжата, и обычные. А сидели вместе, бок о бок. Жарили на прутьях хлеб, сосиски, стояла пара двухлитровых пузырей с пивом, лежали пустые и стояли полные и полупустые стаканчики.

И все слушали.

Так случиться может с любым —Если долго жить без любви!Объявить виновным весь светИ однажды решить, что любви больше нет![6]

Певец выглядел совершенно обычно – худощавый, невысокий, с очень правильным лицом, изборожденным тенями огня и тьмы. И этот «самый обычный» пел так здорово, что Сашка, забыв об осторожности, захрустел кустами и появился около костра как бы сам собой. Естественно, что на него оглянулись все и сразу. И естественно, что Сашка приготовился к драке.

– Coup de maitre[7], – сказал певец. – Добро пожаловать, – и описал рукой круг возле костра.

– С-с-спасибо, – растерянно протянул Сашка и правда сел. С краю той самой кроватной сетки.

– Держи, – рыжий мелкий пацан сунул ему прут с сосиской и квадратиком хлеба. – Не подпали.

– Знаю, – проворчал Сашка. Вот так же они иногда жарили хлеб и сосиски в интернате. Подумал и добавил солидно: – Спасибо.

Но рыжий малек уже не обращал на него внимания. Потому что гитарист запел снова.

 Спорили мы, сцены радетели,Для души ли песня, для тела ли?А за спорами не заметили,Что же с этой сценою сделали…Ведь, пока мы хлюпикам хлопали,Одиночки замертво падали!..

…И по трупам лапами топалиВороны, привычные к падали.И приводит многих в экстазВид моих убогих коллег.Разрисован иконостасЛиками духовных калек!Смысл философии прост —Божий существует закон!Зря вы приготовили холст.С грешников не пишут икон.

Песня была не очень понятна Сашке. Но злая и насмешливая. И это было хорошо. Под настроение.