Закон Дарвина

– Отец Георгий… – Мальчишка переступил раздрызганными кроссовками. – Можно я… войду?

– Да, конечно! – Священник втащил внутрь ночного гостя (ощутив, что тот дрожит, – на мальчике была только тонкая джинсовка и спортивные штаны), хорошо знакомого по церковному приюту, который священнику удалось удачно эвакуировать в самом начале оккупации. – Что ты тут делаешь, ты же в…

– Я оттуда сбежал. – Мальчик, попав в относительное тепло, зашмыгал носом, но от порога так и не отходил и посматривал неуверенно, робко и в то же время с каким-то вызовом.

– Зачем?! – священник всплеснул руками. – Раздевайся, я сейчас воду согрею, ты же грязный весь… и дрожишь! Зачем ты сбежал, горе?

– Партизан искать. – Мальчишка все-таки сделал несколько шагов. – Я не могу просто так… Сбежал и попался к этим… с перевалочной. Отец Георгий! – Мальчишка вдруг встал на колени. – Отец Георгий, миленький! Помогите! Помогите!

Священник-расстрига замер с кувшином в руках, которым набирал воду из бочки в углу…

– …Значит, двести человек.

Сидевший напротив мальчик, державший обеими руками кружку с настоящим чаем и закутанный в подрясник, кивнул. Он рассказал все и теперь ждал от отца Георгия… чего? Чуда ждал.

Двести человек, приготовленных к отправке в Турцию с перевалочной воронежской базы. Мальчики, не старше двенадцати лет. Не младше десяти. Когда Сеньке удалось сбежать, то он бросился к единственному взрослому человеку, которого знал в Воронеже. Которому верил.

С которым больше не говорил Бог. Потому что не знал, что сказать. Или вообще – умер.

– Вы поможете? – прошептал мальчик. И в его шепоте уже не было надежды. Он видел растрянность взрослого, видел его прячущийся взгляд… – Отец Георгий?

И тогда отец Георгий встал.

Встал, и его тень упала на икону, по краям которой зажегся оклад, ранее казавшийся тусклым.

– Теперь запоминай. – Отец Георгий внимательно посмотрел в глаза мальчишки. Тот подтянулся, отставил кружку с чаем, кивнул. – Сейчас ты поспишь. А потом я тебя одену потеплей, дам еды – и ты пойдешь в деревню Чистое. Знаешь такую?

Мальчик кивнул. Добавил неуверенно:

– Но она же почти брошенная…

– Не перебивай. Дойдешь – а дойти ты должен обязательно, запомни! – и поймешь все. Там отыщешь человека по имени Ольгерд. Он один такой – Ольгерд

, имя запомни. Ему расскажешь все, что мне. Все в таких же подробностях. Ответишь на все его вопросы. И обязательно добавишь, что детей отец Георгий вывез в Свято-Даниловский монастырь и что… – Священник помедлил, словно бы собираясь с духом, и продолжил решительно: – И скажешь ему, что детей оттуда надо забрать. Там они тоже пропадут, только позже и по-другому. Понял?

– Понял, – мальчишка не сводил со священника глаз. – В Чистом найти Ольгерда. Рассказать ему все. И обязательно сказать, что наших надо забрать из Свято-Даниловского монастыря.

– Верно, – отец Георгий улыбнулся. – А теперь допивай чай и пару часов поспи. Я тебя разбужу, когда будет надо. Иди, ложись.

Мальчик сполз с табурета, побрел к кровати, засыпая на ходу. Для него теперь все было ясно – взрослые все сделают и всех спасут. Эта детская вера была убийственной и, видимо, неискоренимой… даже если взрослые стали предателями. Предателями. Почти все.

Отец Георгий сел и стиснул кулаками виски.

Зачем нужны были русские мальчики в Турции, почему не младше десяти и не старше двенадцати лет, почему так много – двести – и с какой стати миссия ООН сотрудничает с турками вне их зоны ответственности «на югах», отец Георгий, честно говоря, не задумался. Если бы он сделал это и поделился с кем-то простыми выводами или хотя бы информацией – возможно, ему удалось бы слегка изменить историю[21].

Но отец Георгий не собирался ничего менять. И думать мог теперь только об одном…

…Снаружи шел осенний дождь, воронежский, холодный и мерзкий. Неподалеку стреляли, где-то что-то горело – зарево на небе. По проспекту проехал, заунывно нудя сиреной и крутя прожектором, патруль. Подняв воротник пальто, отец Георгий еще раз подергал запертую дверь и сказал тихо:

– Помоги мне, Господи. А?

И быстро, крадучись, пошел в темноту.

* * *

– Поможешь?

Щупак ссутулился за столом. Молча. Он молчал долго, сидя в тени. Отца Георгия освещала керосинка, и ее бронзовый, чуть дрожащий свет делал прямо сидящего священника-расстригу похожим на образец старообрядческого письма. Его смешная козлиная бородка торчала, словно карающий меч.

Наконец бывший атаман тяжеловато поднялся, упершись ладонями в стол. Постоял так, не поднимая глаз, потом, грузно ступая, вышел в соседнюю комнату. Послышался его голос, потом – вскрик жены и бурчание: «Молчи, дура…» Щупак вернулся, следом за ним почти сразу проскочил из комнаты, на ходу застегивая куртку, его младший сын. Под тихие, неразборчивые причитания жены – она сама так и не показалась – появились старшие сын и дочь, тоже вышли, но в другую дверь.