Закон Моисея (ЛП)

Гордон закончил петь о своем желании читать мысли, и следующая по списку песня была о мамах, не позволяющих своим детям стать ковбоями, когда вырастут. Я слегка рассмеялась. Мой малыш уже был ковбоем. Слишком поздно. 

Я еще раз вздохнула и подняла голову с руля. Я посмотрела в зеркало заднего вида, опустила вниз козырек и посмотрела на свое отражение, нанесла немного блеска и причмокнула губами, а затем включила заднюю передачу и начала движение. Пора ехать. Девчонки уже должно быть на месте, а я опаздывала. Как обычно. 

Казалось, будто я наехала на бордюр. Раздался глухой удар, а за ним последовал скачок. Не очень сильный удар, и не такой сильный скачок, но что-то произошло. Я выругалась и снова посмотрела в зеркало заднего вида, задаваясь вопросом, что, черт возьми, я переехала. 

Я вылезла из грузовика, и шина мгновенно привлекла мое внимание. На нее был намотан черный кусок чего-то. Мусорный пакет? Я ударила мусорный бак? Я захлопнула дверь грузовика и сделала шаг вперед. Всего один единственный шаг. И меня мгновенно озарило, что это. Это был плащ Илая. Плащ-накидка Бэтмена, принадлежащий Илаю, был намотан на покрышку. 

Плащ Илая. Плащ Илая, в который он был одет в тот момент. Но Илай был внутри. Илай сидел с моим отцом и смотрел шоу про ковбоев. Я упала на колени, в отчаянии протискиваясь дальше, и уже знала, что я там увижу. Я не могла смотреть. Но должна была посмотреть…

Моисей  

Когда Джорджия закончила, я скатился с нее и сел. Она не двигалась и продолжала держать руки скрещенными на своей груди там же, где я их прижимал, пока она рассказывала. Ее голос звучал кричащим шепотом в моих ушах. Ее волосы почти полностью выбились из косы и в беспорядке разметались вокруг головы. Она будто сошла с картины Артура Хьюза, которая мне так нравилась, — «Леди Шалотт». Джорджия выглядела так же, как леди Шалотт: руки сцеплены, волосы веером рассыпаны вокруг нее, взгляд отрешенный.

Но теперь ее глаза не были безучастными. Они были закрыты, и слезы стекали по ее щекам. Грудь поднималась и опускалась так, словно Джорджия только что пробежала марафон. Я прижал руку к своему колотящемуся сердцу и отвернулся от нее, неспособный подняться на ноги. Неспособный ни на что, кроме как положить голову на колени.

А затем Илай показал мне остальное.

Голова Джорджии лежала на руле старого пикапа, а из окон лилась музыка. Я смотрел на нее под странным углом, словно сидел на земле перед ржавым бампером. Волосы Джорджии были длинными и гладкими, сияющими и чистыми, будто она только что высушила их и собиралась в какое-то особенное место. Она открыла глаза и опустила козырек вниз, чтобы проверить, как накрашены губы, а затем сомкнула их и потерла друг об друга, и вернула козырек на место. Ракурс изменился, словно глаза, через которые я смотрел, изменили позицию. Я глядел на заднюю часть грузовика, на откидной борт, который нависал надо мной. Было по-прежнему высоко. Затем картинка покачнулась, словно я попробовал вскарабкаться. Загрохотал двигатель, и ракурс снова изменился — резко, неудобно. Колеса, ходовая часть.

А потом возникло лицо Джорджии, заглядывающее под грузовик. Ужас исказил его. С раскрытым ртом и дикими глазами Джорджия выглядела жутко. У нее было нечеловеческое выражение лица, а затем она закричала: «Илай, Илай, Илай…»

Я почувствовал, как ее крик, отражаясь, прошел сквозь меня, когда связь неожиданно разорвалась, и проникающие в мозг образы исчезли. Но Илай не ушел. Он просто склонил голову на бок и ждал. Затем он улыбнулся — медленно, печально — будто зная, что то, что он показал, причинит мне боль.

И я уронил голову на руки и зарыдал.

Джорджия