Закон Паскаля

— Ну вот, она и пишет: «Пускай папочка ничего не везет», — весело рассказывал майор, и летчики глядели на него с тем выражением предвкушения радости, с каким слушают нестрашные сказки дети. — Значит, «ничего не посылай, только рушник с петухами и бутылочку самогонки для Уля, чтоб попробовал». С этой бутылочки все и началось. Доедет машинист до Киева, а там самолет до Москвы два часа ждать надо. Скучно. Найдет компанию, слово за слово, воспоминания фронтовые, ну и за жизнь. Не утерпит, бутылочкой похвалится, ну и достанет, потом вторую, а уж после так хорошо, что и в Москву, не то что в Бонн, не хочется. Три раза возвращался с полдороги. Снова его снаряжали, и опять вечерним автобусом возвращался домой. А дочка пишет по инстанциям, спрашивает: «Где же папочка мой, почему его не пускаете?» Наконец догадались чемодан запереть, пускай бельгиец взламывает как может, и провожатого до Москвы отрядили. Укатил машинист наконец в Бонн. Время пришло ему возвращаться, дал телеграмму, чтоб с поездом встречали. И вот видят картину. Село-то маленькое, летом вечерами все к поезду выходят себя показать, людей посмотреть. Гуляют по платформе нарядные. А тут уж и вовсе все население вышло, на машиниста посмотреть. И видят: выходит господин в котелке, в костюме черном, и сигара в зубах, а за ним проводник два огромных чемодана вытаскивает. Это он, значит, из ФРГ вернулся. У жены руку поцеловал и у кума тоже поцеловал, тот удивился страшно.

— Это ты придумал, — сказал сосед под общий хохот, — не целовал он у кума руки.

— Да ладно, не порть рассказ, — отмахнулся майор, подмигивая Кириллову, — значит, поцеловал у кума руку и пошел по перрону, а чемоданы, значит, кто-то нести за ним должен. Понесли, конечно, хлопцы. Пришли в хату, народу набралось — не продохнуть. Рассказа ждут про неметчину. А хозяин сигару свою курит и молчит. Наконец не утерпел кто-то, спрашивает: «Ну, как там? Как живут? Как дочка?» — «А я не знаю, — отвечает машинист, — не разобрал. Этот Уля такой пьяница, каких свет не видел, и гуляка. Как начал с утра в день приезда моего, чемодан взломал ловко, и пошло. Таскал меня по всему Бонну из локаля в локаль, аж надоело. И дома у него комната в подвале, стены такой штукой обклеены, как коробки из-под яиц, чтоб тихо было, бар эта комната называется. Заведет меня туда и поит. Потом автомобиль свой выгонит, мотор синкл-сайкл, слухать надо, чтоб услышать его, меня посадит впереди и мчится как бешеный, вроде страну показывать, чтоб жена не ругалась. Боится ее, она его бьет, по-моему. А я страны этой и не видел: несется все мимо, остановимся у заведения подходящего, хлопнем по рюмочке и дальше. Когда женщин не будет, расскажу, как он меня хотел в место одно нехорошее затащить. У него для таких дел парик есть и очки большие черные». — «А дочка-то, дочка? — спрашивают люди. — Как она?» — «Как все бабы. Пилит, пилит мужа. Сама ничего не делает, с подружками в карты играет, а дом студентка убирает и детей нянчит. Студентка, между прочим, красивая, русский язык изучает и умная. Я с ней разговаривал, так она больше дочки про нашу страну знает, поехать мечтает. Дочка меня ругала потом, зачем с прислугой разговариваю, не положено. А я ей сказал: ты училась плохо, на досвитки бегала, так тебе теперь хочется, чтоб ванну за тобой ученая мыла. Не понравилась мне она. Я ей про село рассказываю, про людей, а она все так, с усмешечкой: «Да, да…» Майор передразнил смешно мяукающей интонацией, как дакала дочка машиниста.

В азарте хорошего рассказа он не замечал, как тяжело исподлобья, не отрываясь, смотрит Овсеев. А Паскаль видел, и молодой лейтенант тоже. Но лейтенант ничего не мог сделать, лишь морщился страдальчески. А Паскаль, откинувшись на спинку, побелев лицом, прикрыв глаза, терпел. Да терпел, словно казнь. Кириллову казалось, что тяжелое, страшное вползает в комнату, а те, возбужденные, распаренные, не замечают. Кириллов кашлянул:

— Да, забавно, но не пора ли нам…

— Погоди, — вдруг на «ты» оборвал Овсеев, — слушай, раз забавно.

Это уж было бог знает что. Кириллов встал, но майор показал: «Подожди, уже скоро».

— Значит, не понравилась ему дочка, — заторопился, зачастил. — В доме, говорит, шесть комнат, машину свою имеет, это кроме Улиной, а спичку обгорелую не бросит, в коробочку красивую кладет, чтоб потом ею от огня другие конфорки зажигать. В ресторан его повела и спрашивает: «Сосиски будешь? А кофе?» А чего спрашивать, раз пришли — заказывай. Он рассердился и сам все лучшее заказал, чтоб официант над душой не стоял, пока она листочек этот, словно роман какой, читает. Стал подряд пальцем во все тыкать, очень ей не понравилось это. Потом дома ругала, муж заступился, так и ему попало. Не понравилась ему она, а муж ничего — хороший хлопец, только пьет много и все шарики серебряные сосет, чтоб не пахло и быстро проходило. А зачем пить тогда?

— Ты кончил? — спросил хмуро Овсеев.