Закон Паскаля

— Да ладно! — отмахнулся Кириллов. — Разговоры, разговоры, переливание из пустого в порожнее. Что они меняют? — спросил громко, натягивая брюки, не видя оставшихся сидеть за столом.

Никто не откликнулся, но когда Кириллов вернулся в комнату, Паскаль, видно только и ждал этого с нетерпением, вместе со стулом обернулся к нему. Опустив между колен длиннющие руки, сцепив их, крепко переплетя пальцы, сказал глухо и равномерно:

— Мне очень жаль, что нет среди нас одного человека. Никиты Семеновича, — пояснил завхозу, как справку дал, и тот закивал торопливо: «Конечно, мол, ужасно жаль».

— Директора, что ли? — Кириллов подошел к столу, вынув из пачки сигарету, злобно отбросил. — Да уж слышали, слышали, он здесь вроде святого.

— Вы погодите, — успокоил Паскаль, — не надо так: «святой», «слышали». Вот вы с Полиной Викторовной отношения выясняете. На уровне плана и номенклатуры. Сердитесь друг на друга, правоту свою доказываете. А правота ваша в том, что лучше другого знаете, как руководить. Она — вами, вы — своими подчиненными, мною в том числе. Подчиненных надо подчинять, поправлять, удерживать их от дурных поступков, объяснять, в общем, знать за них, что им хорошо, что полезно.

— Правильно, — вставила Бойко торопливо, — что ж тут противоестественного, — и уже глянула на Кириллова как на союзника, призывая к поддержке.

— Правильно-то правильно, но только он почему-то вам сопротивляется, а вы в другом каком-нибудь месте спорите.

— Это естественно. Это жизнь, это работа.

— Но только Виталий Николаевич приготовился в начальники цеха, если я правильно понял, а ведь он совсем неплохой директор, и будет, мог бы быть, — поправил себя жестко, — совсем хорошим.

— Что же ему мешает?

— Может, мне уйти? — спросил Кириллов. — А вы тут без меня мою судьбу решите.

Но Паскаль будто не услышал. Разглядывая костистые запястья свои, опустив голову, ответил Бойко:

— То же, что и вам. Я говорил о Никите Семеновиче. На нем да вот на Василии Ивановиче, — тот сразу сморщился конфузливо, — на них держится это печальное заведение. Здесь не живут, здесь доживают — так ведь, на трезвый взгляд? — спросил Кириллова, и тот поразился напряженности и силе взгляда его желтых прозрачных глаз.

— Ну, почему? — промямлил Кириллов, и Паскаль поморщился, как от скрипа неприятного.

— Потому что старые, беспомощные, потому что инвалиды одинокие или брошенные близкими, потому что предел и впереди ничего. «И в никуда, и в никогда, как поезда с откоса». Они и не могут и не хотят ничего. Вот за них и решать как раз — самое верное. Накормить, одеть, обиходить — что еще нужно! Честно делать это — уже большая заслуга, вот как бы хватило для спокойной совести, — резко провел у горла ребром ладони, — но ведь живые же люди, и пока живы, живет в них и частица добра, и талант, зерно счастья живет. Его надо найти, взрастить, выходить. Не решить за человека, а найти, оно обязательно есть. Это, знаете, даже не такая уж непосильная работа, потому что закон жизни — нравствен, и законы нашего общества — нравственны, нужно только соблюдать их.

— А мы что же, не соблюдаем? — спросила Бойко. — И не сидите ко мне спиной, пожалуйста. Я все-таки женщина, хотя бы это уважайте.

— Прошу прощения, — Паскаль тотчас развернулся вместе со стулом.

— Этот Николай, старший конюх, — начал Василий уже настырно, он, видно, твердо решил прорваться в разговор.

Но Паскаль остановил, положив ему на колено руку.

— Я не говорю, что не соблюдаете, а не… — щелкнул пальцами, подыскивая слово.

— Не замечаем, — ехидно подсказал Кириллов.

— Нет, — Паскаль мотнул головой, — не используете, — сказал с удовольствием, найдя точное слово, и улыбнулся так, будто сообщил Бойко нечто приятное и лестное.

— Возможно, — вдруг спокойно согласилась она, — возможно, вы и правы. Слушайте, Паскаль, почему вы не стали учиться?

— Чему?

— В институте, делу.

Паскаль пожал плечами:

— У меня есть дело. Я рабочий. Что может быть лучше? И учитель у меня есть.

— Это я уже поняла. Никита Семенович. Но ведь он тоже, кажется, решил за вас.

— Что вы о нем знаете! — Паскаль встал, налил в кружку чаю, но пить не стал, отодвинул. Взял со стола книгу, отнес к полке, поставил аккуратно.

Кириллов и Полина следили за ним внимательно, и каждый думал свое об этом странном человеке.

Василий глядел в темное окно, и красное задубелое лицо его выражало обиду: реденькие брови насупились, сопел по-детски.

— Спать пора, наверное, — не оборачиваясь, от полки сказал Паскаль.

— Да, — Бойко резко поднялась. — Час поздний. Пошли, Василий Иванович.

И только теперь заметила его насупленность:

— Ты что-то сказать хотел?

— Да ладно! Неважно! — махнул рукой.

— Что-то про конюха, про Николая.

— Неважно, говорю, — вдруг огрызнулся Василий, — проехало.

Но в коридоре, надевая ватник, потом халат сверху, не удержался, пробормотал:

— Тоже все знал, все по-своему, а другие люди тоже хлеб не веревкой резать привыкли…

— Ты к чему это? — спросил Паскаль. Стоял в проеме двери, упираясь руками в косяки.