Закон семьи

Хульде хотелось проявить компетентность, хотелось принять верное решение, но она не обладала достаточными знаниями об этой болезни, ибо их этому просто-напросто не учили. Случай Тамар представлял, кроме того, особую сложность, потому что к эмоциональному расстройству прибавлялась действительная потеря ребенка, с которой женщине предстояло справиться. Единственное, что оставалось Хульде, это положиться на свою интуицию и постараться проявить чуткость.

– Я вам искренне хочу помочь, – сказала она, в последний раз пытаясь достучаться до Тамар. – Вы должны знать, что с вашим ребенком. Я рядом, я вас одну не оставлю. Обещаю.

Темные глаза искали взгляд Хульды. Тамар словно вынырнула на секунду из глубоких вод, ресницы дрожали. Однако ее лицо снова затянулось пеленой, и голова опустилась на подушку.

– Но я одна, фройляйн Хульда, – проговорила Тамар так тихо, что Хульда едва разобрала слова. – Совсем одна, одна-одинешенька. Вы очень добры. Но мне помочь вы не в силах. Уходите.

– Мне этого не понять, – сказала Хульда, покачав головой.

– Да, вы не поймете. Вы не здешняя, не одна из них. Здесь правят другие законы, а не те, к которым вы привыкли. Вы конечно же живете совершенно свободно, я права, фройляйн? Вы не должны ни перед кем отчитываться и очень современны, как я слышала. Я другая. Я не могу себе позволить рваться на свободу. Мне нельзя сильно дергать поводок, иначе ошейник меня задушит.

С этими словами Тамар повернулась на бок, показав Хульде спину, и натянула одеяло на голову. Было ясно, что она не намерена разговаривать.

Тем не менее Хульда задержалась еще на несколько минут. Она наблюдала за тенями, танцующими на грязных занавесках, считала каждый выдох женщины, делающей вид, что засыпает. Наконец Хульда поднялась. У нее было чувство, будто она с огромными потерями потерпела поражение в тяжелом бою.

– Ваша грудь… – мягко заговорила она, – вам нужно осторожно сцедить лишнее молоко и туго перевязать грудь, тогда выработка молока скоро прекратится. – Неотвратимость собственных слов повергла ее в шок, они звучали, словно она бесповоротно относила существование ребенка к прошлому.

Тамар не отреагировала.

Хульда взялась за сумку. Неслышно прокралась в коридор мимо кухни, из которой все еще вкусно пахло. Секунду она всматривалась сквозь маленькие оконца двери, почти ожидая увидеть за ней голову раввина с рыжеватой бородой, однако комната была пуста. Замешан ли этот мутный человек в исчезновении ребенка? Был ли сын Тамар из-за своего невыясненного происхождения потенциальным нарушителем покоя еврейской общины на улице Гренадеров?

Разбитая, она вышла на лестничную площадку, с грохотом захлопнув за собой дверь квартиры. Хульда напоминала сейчас себе упрямого ребенка, признавшего свое поражение и дающего выход гневу. Она решила не останавливаться на этом и выяснить, куда делся новорожденный. Несмотря на то, что сегодня ей не удалось далеко продвинуться.

12

Воскресенье, 28 октября 1923 г.

Карл нервно раздавил ногой окурок и окинул взглядом площадь перед входом в зоосад. Обычно он всегда опаздывал, но сегодня Хульда, видимо, решила поменяться ролями. Он ждал уже четверть часа, и холодный осенний ветер неприятно задувал под пальто. Мимо него проходили пары, взявшись под руку, семьи, одинокие прохожие. Они гоготали и смеялись, подобно довольному стаду гусей, и Карл ощущал себя таким одиноким, таким ненужным…

Наконец он увидел красную шляпку Хульды на другой стороне улицы у вокзала, узнал спешащую, но в тоже время величественную походку и почувствовал одновременно облегчение и раздражение. Как могло дойти до такого, что он нервно, как мальчишка, стоял и ждал свою даму сердца, будто его значимость зависела лишь от того, что она разделит свое драгоценное время с ним?

Часто он совершенно неожиданно начинал тосковать по Хульде, отстукивая на печатной машинке отчет или находясь в морге рядом с трупом и борясь с неуместной тошнотой, от которой после стольких лет работы в криминальный полиции до сих пор не избавился. Вспоминал ее косой взгляд, запах ее волос, когда она энергично откидывала волосы назад, и желал ее близости. Эта плотская тоска была такой сильной, что отзывалась в его теле болью. Он был, черт возьми, мужчиной, разве это не заложено природой, что он желал прикасаться к женщине, которую любил, и находиться с ней рядом? Но она увиливала от него так часто, как могла, заставляя его биться подобно пойманной рыбешке, насчет которой не была уверена, бросить ли такую мелочь обратно в море или взять себе на ужин. Да, именно такими были ощущения Карла: словно Хульда его взвешивала и находила недостаточно существенным для женщины ее калибра.