Законник

Но как же трудно признаться любимой женщине, что защитить ее ты оказался не в состоянии. И все, что способен предложить, – уехать вместе из страны. Из своей страны.

Гулевский с тяжелым сердцем открыл дверь квартиры, не зная, как сказать о полученном ультиматуме. Беата опередила его.

– Илюша, ты станешь сердиться, – выпалила она, едва он переступил порог. – Конечно, я виновата, что не согласовала с тобой. Но я все-таки вышла на ВИП’а, о котором говорила.

Беата умоляюще припала к нему.

– Фамилия его Томулис. Слышал, конечно? Сегодня сам перезвонил. Сказал, что хочет с тобой увидеться. Не согласился даже, а именно – захотел.

Лицо Гулевского свело судорогой.

– Ты что, его знаешь? – догадалась Беата.

* * *

Это было последнее дело следователя по особо важным делам Гулевского. Уже был готов приказ о зачислении его в адъюнктуру Академии МВД, а Гулевский все не мог закончить в суд многоэпизодное дело о групповых хищениях в Управлении рабочего снабжения Ленинградского речного пароходства. Давно были предъявлены все обвинения, арестованы основные фигуранты, начальство раздраженно напоминало: громкое дело заждались в суде. Но Гулевского не оставляло ощущение, что за сановными фигурами проворовавшихся руководителей скрывается незримый кукловод, эдакий подпольный Корейко, к которому и сходятся все нити.

Лишь когда начал подпирать республиканский срок по делу, Гулевский неохотно засел за обвинительное заключение. И тут при инвентаризации малюсенького поселкового магазинчика с торговым оборотом в две тысячи рублей обнаружились излишки дефицита аж на тридцать тысяч. Тогда-то и всплыла фамилия старшего товароведа Йонаса Томулиса.

При первом же допросе Томулис Гулевского поразил. Крупный, неспешный, со вкусом одетый прибалт не заискивал, не старался, как другие, понравиться следователю. Напротив, разглядывал Гулевского с насмешливым прищуром прозрачных глаз. Предложение чистосердечно покаяться его развеселило.

– Сколько? – коротко спросил он. Гулевский угрожающе переменился в лице. Движением пальца, обутого в богатый перстень, Томулис остановил его.

– Мальчик! Оно тебе надо? – произнес он тоном, каким говорят с заигравшимися детьми. – Ты герой, испек горяченькое дельце. А со мной у тебя один геморрой. Тебе кажется, будто я и есть главный тайный человек в пароходстве? Но никто подтвердить такого не сможет. Тогда из-за чего корячиться? Из-за мелочи, что нашел? Излишки и есть излишки. Бог его знает, откуда взялись. За них не посадишь. Станешь доказывать хищение, зубы обломаешь… Что ты мне тут своим законом мозги намыливаешь?.. Верю, что многих пересажал. При твоей-то ретивости. А ты мне лучше, если у нас на честность пошло, признайся, скольких тебе посадить не дали…

Вот то-то! Потому что закон твой – для тех, кто под ним. А кто на крыше, туда уж не дотягивается.

Он озабоченно глянул на золотой «Роллекс».

– Короче, двадцати тысяч хватит? Если нет, торг уместен. А то у меня еще встреча…

Гулевский пошел за продлением в союзную прокуратуру. И через два месяца, «загоняв» инвентаризаторов, ревизоров и экспертов, доказал, что Томулисом за счет пересортицы похищено и свезено в магазинчик для последующей перепродажи товара на восемь с половиной тысяч. Логично было предположить, что и остальной обнаруженный дефицит похищен таким же способом. Больше того, агентурные данные подтверждали, что Томулис действительно тот, кто разработал и отладил схему разворовывания пароходства. И, конечно, положил в свой карман многажды больше, чем жалкие по его масштабам тридцать тысяч. Просто доказать это официально никак не получается. Уж больно ловок оказался. И уже само начальство, войдя в раж от праведного гнева, требовало, чтобы Томулису было вменено хищение всех обнаруженных тридцати тысяч. Доказано-не доказано, – всех! А уж суд его, голубчика, от души приголубит. В этом-то Гулевский не сомневался. Но здесь лежал законодательный водораздел. Хищение свыше десяти тысяч рублей квалифицировалось как особо крупное и относилось к числу «расстрельных».

А доказать-то удалось лишь восемь с половиной. И хоть скрежетал зубами Гулевский, против закона не пошел. В результате всех исполнителей осудили по «расстрельной» статье. Главному же организатору было предъявлено обвинение лишь в «обыкновенном» хищении.

Уже в следственном изоляторе, подписав последний протокол, Томулис отодвинул дело от себя.

– Не понимаю таких людей, – заявил он, выцеливая из-под косматых бровей следователя. – От начальства наверняка за волокиту схлопотал. Кодлу всяких – разных спецов от дел отвлек. Сам два месяца не спал-не пил. И – для чего?! Хоть бы для ордена! А так… Что в голове у людей? Сам жить не буду, только б другому не дать. Тебе что, свербело меня посадить? Разве серийного убийцу поймал? Ведь, если глубже копнуть, сажать надо тех, кто ворует с убытку, а не с прибыли. Не было б меня, и воровать было б нечего. Вот бы о чем таким как ты задуматься. Фитюльку себе придумали из закона и пляшут вокруг, будто язычники!

На том и расстались.