Законник

Как-то в разговоре с Заманским он обмолвился, что из-за Левушкиного отступничества жизнь окончательно оскудела, и он все чаще обращается к мыслям о смерти. — О чем ты? — возмутился Заманский. — Станет сын антикваром — не станет, но без тебя ему в жизни придется совсем худо. Сам же плакался, что в двадцать пять он все тот же неприспособленный домашний ребенок. Да если бросишь его одного на этом свете без опоры, как думаешь, какими звездюлями тебя Лидушка на небесах встретит? Заманский обратил разговор в шутку. Но страх за друга поселился в нем нешуточный. Он связался с Левушкой и принялся уламывать ради отца вернуться на время в Тулу и хотя бы попробовать вникнуть в антикварное дело. А там чем черт не шутит… Левушка полагал, что черт уже подшутил над их семьей, и подшутил жестоко. Но все-таки, сам ли или поддавшись на уговоры Заманского, перебрался в Тулу. Возвращение сына, и, главное, согласие его перенять отцовскую профессию, подействовало на Зиновия самым целительным образом. Он воспрял духом, заговорил о совместных семейных проектах, расхваливал смышленого, на лету схватывающего Левушку. Мечтал, как станет потихоньку передавать наследнику наработанные связи. Даже поведал, что поддался на уговоры сына поездить по миру, и на днях они вдвоем улетают в тур по Италии. «Особенно жду — не дождусь Флоренции. Представляешь, галерея Уффици — своими глазами?!» В надтреснутом голосе его Заманский расслышал хорошо знакомые по прежним временам нетерпеливые звонкие нотки. Казалось, кризис миновал. И вдруг — этот звонок. Заманский безысходно поднял трубку. — Отец? — бросил он в пустоту. — Да, — глухо ответил Левушка. — Сердце? Левушка замешкался. — Не понял? Сердце? Инсульт?! Ну!.. — Сам, — прошелестело издалека. — Покончил с собой. Отравился коллекционными спичками. Левушка подождал, выжидая реакции собеседника. Заманский молчал, подавленный. — Хотим похоронить как можно быстрее, желательно завтра. Папа сутки пролежал на жаре в салоне, — пояснил Левушка. — Впрочем, сейчас уточню…Да, следователь не возражает. Дядя Вить, может, хотя бы на девять дней успеете? В Тель-Авиве же проблем с билетами нет, — голос его просел. — Вылечу как только смогу, — пообещал Заманский, разъединяясь. Он так и не выбрался на помощь к живому. Оставалось воздать почести умершему.

— Что, господин следователь, помчишься дело расследовать? Застоялся за пять лет, — жена распахнула платяной шкаф и, полная сарказма, постучала по тремпелю, на котором побрякивал медальками парадный мундир полковника юстиции.

Намек был прозрачен: в прежние времена Заманский под видом оперативных дежурств и засад не раз и не два исчезал из дома на несколько суток.

— Да нет никакого дела! — буркнул он. — Зиновий сам… свел счеты с жизнью.

Сконфуженная жена задвинула мундир на место. — Значит, не смог-таки без нее, — завистливо рассудила она. В глазах читался упрек: ты-то, случись что со мной, небось, живо отхватишь бойкую бабенку, да и заживешь в свое удовольствие.

— Вешаться бы точно не стал, — подтвердил ее худшие опасения Заманский.

Не в силах снести такую обиду жена вспылила.

— Прям завтра и полетишь? Уж забыл, что обещал Аську свозить на Мертвое море. Она ткнула пальцем на комнату, в которой отсыпалась дочь. — Мертвое море может подождать! — огрызнулся Заманский. — Это мертвец может подождать! — Никто ждать не будет, — на пороге своей спаленки в пижаме потягивалась со сна дочь. Девчушка, которую пять лет назад ввезли они в Израиль шустрым пятнадцатилетним огоньком, вытянулась и обратилась в стройную, много выше приземистых родителей, рыжеволосую деву. Только-только отслужила она в Израильской армии. Впереди ожидали каникулы и — мамины кнедлики. Так полагал Заманский. Своенравная Аська рассудила иначе. — Я лечу с тобой в Тулу, — объявила она отцу. — Пора побывать на исторической родине. Заодно одноклассниц бывших повидаю. Ссылки на мрачный повод поездки действия на упрямую Аську не возымели. Да и жена тут же поддержала ее. Присутствие дочери было для нее гарантией, что, оказавшись за две с половиной тысячи километров от дома, блудливый муж будет, хоть под каким-то, но присмотром. 

2

Долговязый следователь Лукинов, примостившись за ломберным, восемнадцатого века, столиком, корпел над протоколом осмотра места происшествия. Краем уха прислушивался к телефонному разговору, что вел сын

покойного, двадцатипятилетний очкарик Лев Плескач. Длинный и нескладный, как пожарная кишка. Дождался, когда он разъединится.

— Не с Заманским, часом, разговаривал? — полюбопытствовал Лукинов. Левушка, несколько удивленный, кивнул. — Приезжает, стал быть? — Они с папой друзьями были. — Что ж? Имеет право. Граница пока не на замке, — непонятно констатировал Лукинов. В следующую секунду, ощутив приближение рвотных потуг, нашлепнул на нос влажный платок.

За прошедшие жаркие сутки тело самоубийцы подверглось стремительному разрушению. Несмотря на распахнутые окна, в антикварном салоне стоял сладковатый запах разлагающейся плоти.