Законы границы

Однако вернемся к нашей истории. После того случая наши веселые дружеские вечера с Сарко за кружкой пива в «Ройале» изменились. Радость и доверительность в отношениях исчезли, и в голове у Сарко вновь возник хаос — во всяком случае, у меня сложилось впечатление, что персонаж внутри него снова одержал победу над личностью. Раньше, во время наших встреч в тюрьме, он постоянно жаловался на ограничения его свободы, на жесткость режима, на плохое обращение надзирателей. Проведя несколько месяцев практически на свободе, Сарко вновь вернулся к своей привычке жаловаться на все вокруг, и это стало опять отравлять наше общение. Он говорил, что его работа по сгибанию и разгибанию картонок на фабрике в Видрересе была работой раба, он горбатился с утра до вечера, как раб, и зарабатывал, как раб, так что его нынешняя жизнь была ничем не лучше, если не хуже, той, какую он вел в тюрьме. Слушая его, я начал понимать, что был слишком оптимистичен относительно душевного состояния Сарко, мне снова стал внушать опасения его страх свободы, и я попытался бороться с его упадническими настроениями. «Это неправда, что ты живешь сейчас так же, как жил в тюрьме, — убеждал я. — Твоя жизнь сейчас несравнимо лучше. И конечно, это не жизнь раба. Так живет большинство обычных людей. Посмотри на своих товарищей — на тех, кто работает рядом с тобой». «Какое мне до них дело, Гафитас? — возражал Сарко. — Мне плевать, как живут другие. Если их устраивает жизнь во всем этом дерьме — их дело. Но лично я не хочу в этом барахтаться. Надеюсь, ты меня понимаешь? А сейчас на воле для меня все так же дерьмово, как в тюрьме». Я несколько раз говорил Сарко, что понимаю его разочарованность работой, и предлагал найти другую. «Вот как? — восклицал он. — И какую же, интересно?» «Какую захочешь. Многие будут рады взять тебя на работу». «Не говори ерунды, Гафитас! Им это нужно лишь для того, чтобы демонстрировать меня, как обезьяну на ярмарке, сделать рекламу своей фирме, как это делает сейчас мой шеф. К тому же я абсолютно ничего не умею делать и сейчас уже вряд ли чему-нибудь научусь. Мне никогда не предложат ничего, кроме какой-нибудь рабской работенки».

С небольшими вариациями подобные разговоры происходил и у нас за пивом в «Ройале» каждую неделю, и мне с каждым разом становилось все беспокойнее, потому что нервозность Сарко возрастала, а его физическое состояние ухудшалось. Позднее мне стало известно, что это во многом было связано с его возвращением к героину. Кроме того, перед моими глазами разворачивалась тогда борьба между персонажем Сарко и его личностью: он утверждал, будто хотел, чтобы все вокруг забыли о Сарко и позволили ему быть Антонио Гамальо — обычным человеком с обычной жизнью — такой, как у большинства людей. Однако в то же время не желал быть обычным человеком, не желал, чтобы его перестали воспринимать как Сарко, и не хотел отказываться от связанных с этим привилегий, в том числе от права не жить жизнью раба, какую вели большинство обычных людей. Сарко не только не хотел этого, но и не мог: несмотря на его стремление стать обычным человеком и начать жить по-новому, он панически боялся перестать быть Сарко, потому что это означало перестать быть тем, кем он являлся почти всю жизнь.

Однако все это теоретические рассуждения, не более. Вероятно, будучи сыт по горло моими нравоучениями и наставлениями, Сарко перестал приходить ко мне в офис после работы, и я какое-то время почти не имел от него известий. Через два или три месяца Сарко наконец получил частичное помилование и условно-досрочное освобождение. Это была преждевременная кульминация кампании, начатой нами почти два года назад, и, несмотря на мое печальное предчувствие, что Сарко двигался по направлению к катастрофе, это событие было воспринято мной как успех — и не только потому, что я проделал отличную работу, освободив Сарко из тюрьмы в рекордные сроки, и извлек из его дела максимальную выгоду для своего авторитета. Гораздо важнее для меня было другое: как стало мне казаться в последние месяцы, я сумел бы вернуть Тере только после окончательного освобождения Сарко, потому что тогда мы могли наконец избавиться от него и он перестал бы стоять между нами. Я надеялся, что, освободившись от Сарко, мы с Тере возобновим наши отношения после той ночи, когда мы вытаскивали Сарко из Ла-Креуэты. Я с нетерпением ждал известия о помиловании Сарко и, когда оно пришло, бросился к телефону, чтобы сообщить ему новость.