Законы стаи

Роскошный черно-фиолетовый бланш под левым глазом частично затекал даже на переносицу. Нос, кстати, был кривоват — похоже, когда-то его сломали. Темные волосы, слипшиеся от пота и грязи, явно давно не только не мыли, но даже и не расчесывали. Шишку над ухом я рассмотреть не смог, зато несколько сочных синяков и ссадин на теле обнаружились быстро — как только я снял рубаху.

Я аккуратно намыливал голову, пытаясь осознать, что вот этот темноволосый парень в зеркале — это я. Самым примечательным, пожалуй, были глаза каре-зеленого, какого-то кошачьего цвета. А так — довольно обычное лицо. Небольшой старый шрам на подбородке, смуглая загорелая кожа, темная неряшливая щетина.

Прохладный душ изрядно освежил меня — я чувствовал себя значительно лучше. С силой растирался намыленной сеткой, отмечая крепкое сложение, несколько шрамов по телу, похожих на ножевые, редкую поросль темных волос на груди.

Когда сойдут синяки и ушибы, я буду вполне обычным молодым парнем. Волосы пришлось промывать дважды, а загрубевшие черные пятки я так и не смог оттереть. Да и черт с ними — обуви все равно не было.

Возвращаясь в дом, я заметил, что размерами он явно больше, чем единственная увиденная мной комната. У меня было странно беспечное настроение. Какая разница, как я здесь оказался? Главное, я молод и здоров. Все остальное — просто чепуха.

В доме на столе меня ждала миска полная густой рыбной похлебки, обжигающе горячей, с какими-то пряными травками. Женщина суетилась у моей кровати, меняя постельное белье. Точнее — простынь и наволочку. Пододеяльника не было.

Аппетит у меня был просто зверский, и хоть слабость временами еще накатывала, но ложкой я работал, как экскаватор ковшом. Давным-давно еда не доставляла мне такого наслаждения!

Закончив возиться с постелью, женщина села напротив и подперев щеку рукой, начала смотреть, как я ем. На несколько минут я даже замедлился — мне стало неловко от ее жалостливого взгляда. Чем-то она напоминала мне мою покойную маму — та же нежность, любовь и жалость во взгляде. Я невольно закашлялся и, отдышавшись, почти машинально сказал:

— Мам, ну ты чего?

На глаза женщины набежали слезы. Она часто заморгала, отчего лицо ее стало выглядеть совсем беспомощным. Потом крепко протерла глаза уголком передника и почему-то шепотом ответила:

— Ты так давно не называл меня мамой, сынок…

От ее тона у меня комок сжался в горле. Похоже, мой предшественник был тот еще козлина. Женщина между тем, как бы решившись на что-то заговорила:

— Оскар, сынок… Всеми святыми тебя умоляю — не пей ты столько! Ведь опять весь недельный заработок спустил. Мне булочник уже и в долг не дает, — она смотрела на меня робко и как-то умоляюще, потом протянула руку и, будто стесняясь, погладила свободно лежащую на столе крупную мужскую кисть.

Мою кисть. Я невольно вздрогнул, и по телу побежали мурашки. Это было точно так, как делала моя мама, там, в той жизни…

— Мам… Мам, ты не думай… Я… — мне пришлось откашляться, чтобы продолжить, голос предательски срывался. — Не буду я пить, понял уже, что глупости это все.

Похоже, что разговор этот возникал не первый раз. Женщина глубоко вздохнула, махнула рукой как-то безнадежно и, пряча глаза, заговорила:

— Оскар, сегодня опять из стаи приходили… Сынок, давай дом продадим? Пропади он пропадом, но ведь в следующий раз синяками не обойдешься! — она говорила торопливо, почти умоляюще, и моя расслабленность начала медленно испаряться.

Глава 8

Я четко понимал одно, эта женщина — мать. На данном этапе — она моя мать. Она совершенно точно не понимает, что я не прежний Оскар, и, бог даст, никогда не поймет. А этот Оскар, похоже, имеет какие-то свои проблемы, о которых я ничего не знаю. Минуту подумав и аккуратно подбирая слова, я сказал:

— Мам, ты только не волнуйся… Понимаешь, меня, похоже, вчера по голове сильно ударили…

Она мелко закивала головой, и, чуть не плача, подтвердила:

— Ой, ночью страху я натерпелась! Тебя ведь когда Гайн в дверь заволок, мне показалось ты и не дышал уже! Не водись ты с ним, сынок, всеми святыми прошу — не водись! Он ведь только пьет на твои деньги. А ежели заступиться или чего другое, нипочем не пойдет. Ведь я как плакала и молилась ночью милостивой Маас. Так-то уж мне страшно было — совсем ты не дышал! Видать сжалилась милосердная: как закончила я говорить, так ты и застонал…

В целом, идея попаданства не была для меня нова. Но одно дело воспринимать это как некую игру ума, сказку для взрослых, и совсем другое — стать попаданцем самому. Да еще в столь странных условиях.

Никаких тебе мечей и магии, уровней в игре или политических интриг. Какой-то нищий приморский поселочек и женщина, которая считает меня непутевым сыном, но при этом любит и жалеет. Я пытался оценивать ситуацию хладнокровно и понимал, что я просто не наберусь духу сказать ей, что пьянчужку Оскара таки прибили вчера в драке.