Законы стаи

Потом, сквозь эту ласковую тишину начали прорываться какие-то странные звуки и новая боль. Как сквозь вату я слышал голоса:

— Держи эту скотину, Кунт!

— Да ладно … Не ори. Ему и так досталось…

Меня дергали, тормошили и, кажется, куда-то пытались тащить. Глаз я открыть не мог, пошевелиться сам — тоже, и все сильнее наливалась болью голова. Я чувствовал себя обманутым и почти оскорбленным. Где, где обещанный мне покой?!

На мгновение я даже пришел в себя — меня уронили в какую-то вонючую лужу. Я застонал, но глаз так и не смог открыть. Липнущие к телу вещи вызывали странное раздражение и, возможно, я бы окончательно очнулся, но тут меня уронили второй раз. Последнее, что я слышал, перед тем как потерять сознание окончательно, было:

— Крепче держи, болван!

Сознание возвращалось медленно, какими-то странными рывками. Больше всего мешала головная боль. Она накатывала волнами, стучала в висках и, возможно, я бы заплакал от слабости и беспомощности, но и глаза и рот казались засыпанными песком.

Очередной проблеск сознания, кроме головной боли и дикой сухости во рту вызвал резкий приступ тошноты. Так и не сумев открыть глаза, я все же повернулся на бок, и тело скрутило судорогой рвоты…

Не знаю сколько времени прошло до момента, когда я окончательно очнулся, но ощущение мокрого дерева у губ и вливающийся в пересохший рот восхитительно прохладной и вкусной воды я запомнил навсегда.

Сквозь сомкнутые веки пробивался дневной свет, я лежал и глотал воду, которую кто-то вливал мне в рот большой деревянной ложкой. Почувствовал, как заслезились глаза, и окончательно придя в себя, попытался сесть.

Мир дрожал в глазах за пеленой грязной слизи, сливаясь в мутное пятно. Я ничего не мог разобрать, кроме того, что там, за влажной серостью, есть кто-то живой. Кто-то, кто охнул и приговаривая: «Сейчас, сейчас, Оскар, потерпи мгновение…» — отошел от меня ненадолго и тут же вернулся. Крепкая рука взяла меня за подбородок и по лицу заелозила горячая мокрая тряпка.

То, что я увидел, не было похоже на галлюцинацию — изображение стало четким и резким. И очень пугающим — и дом, в котором я очнулся, и невысокая полноватая женщина, с тревогой смотревшая на меня, были мне совершенно незнакомы.

Несколько мгновений я тупо пялился на нее, а она, очевидно как-то по своему истолковав мой взгляд, метнулась куда-то в сторону и почти сразу у меня в руках оказалась огромная, пол литровая глиняная кружка наполненная горячим и душистым рыбным бульоном. Я машинально сделал глоток, потом второй.

«Чистое блаженство! Господи, вкусно-то как!» — я жадно допивал крепкий навар, даже не имея возможности подумать. Это действие отняло у меня остатки сил и я, чувствуя на лице и теле испарину от горячего варева, со стоном откинулся на подушку.

Болела голова, но как-то странно болела — четко над левым ухом. Последние дни я почти не мог есть, но этот бульон выпил с огромным наслаждением. В моей деревне не было домов из камня. Я никогда в жизни не видел эту женщину раньше.

Нельзя сказать, что я был здоров. Скорее, состояние тела было как при сильном похмелье, но я совершенно не понимал куда делась болезнь. Ничего похожего на медленно жрущую тело боль и слабость не было. Зато ощущение, что вчера я подрался — было.

Слегка раздражала некоторая непонятность и неправильность окружающей меня обстановки, но от горячего питья меня так разморило, что думать и анализировать я не мог. А поскольку дневной свет все еще резал мне глаза, я прикрыл веки и даже не заметил, как снова уснул.

Окончательно пришел в себя я во второй половине дня. Окно, в которое так яростно били солнечные лучи, сейчас оказалось в тени. Глаза быстро привыкли к легкому сумраку комнаты, и я, рукой держась за побаливающий висок, на котором внезапно нащупал пальцами довольно приличных размеров засохшую рану, попытался понять — а где же я, собственно, нахожусь?

Сел на кровати и огляделся. Невольно поморщился. Голова болела и немного кружилась. Состояние — как при легком сотрясении. Впрочем, почти сразу мне стало наплевать и на странную обстановку и на больную голову. Ноги, которыми я упирался в холодный пол, не могли принадлежать мне. Просто не могли, и все!

За время болезни я довольно сильно похудел, а уж сколько потерял в весе пока жил в деревне, даже думать не буду. Но укладываясь по вечерам в кровать, я всегда отводил взгляд от тощих бело-голубых «палок», на которых не осталось ни жил, ни мяса.

Я даже бриться бросил месяца полтора назад — настолько было неприятно смотреть на свое лицо в зеркале. Стоявшие на полу ноги были обычными, нормальными мужскими ногами, жилистыми, крепкими, покрытыми небольшим количеством волосни, грязные и загорелые. А вот волосы на ногах были темными. Если учесть, что я природный блондин…

Я просто не понимал, что я сейчас должен думать. Все в том же состоянии полуступора я посмотрел на руки. Такие могли принадлежать молодому парню — гладкая загорелая кожа, крепкие кисти. Несколько раз сжал-разжал кулаки, тупо наблюдая, как от усилий немного вздуваются вены.