Законы стаи

Я испытывала какое-то странное, почти животное облегчение. Казалось, что с моих плеч сняли бетонную плиту, которая давила плотно и равномерно на душу и на разум. Острое понимание того, что этот, по сути, чужой мужик навсегда останется для меня самым близким в новом мире, смешивалось с радостью и недоумением.

Я этого всего не хотела, о такой жизни не мечтала. Просто так легли фишки — мы близкие друг другу люди, и такими останемся навсегда.

Я боялась встретиться с ним глазами — ночью я все же вытянула из Оллы немного информации. Теперь я гораздо отчетливее понимала, что из себя представляют стаи — типичные бандформирования девяностых. И весь этот пасторальный поселочек, с крепкими домиками и трудолюбивыми селянами стоит, литературно выражаясь, на крови. Во время рассказа Оллы я невольно вспоминала парижский «двор чудес».

Город, которым я пару раз издалека любовалась и который мы с Оскаром собирались посетить на выходных, назывался Венгердо. Это столица герцогства, и там, в глубине города стоит дворец, где и проживает сам герцог. А место, где живем мы, называется Мормышка, а жители, соответственно — мормышники.

Мормышка поставляла герцогской столице свежих девок в публичные дома, контрабандные товары для торговли в окраинных лавочках, охранников, убийц и наемников, если кому-то из жителей, вдруг, нужно было решить щекотливую проблему.

Мормышка была местом жительства отребья и нищих под покровительством герцогской короны. За воровство в городе рубили руки подросткам и вешали взрослых. Зато здесь, в поселке, не действовали никакие законы.

Тяжело вздыхая, без конца осеняя себя решеткой молчания, разговорившаяся Олла вспоминала, что иногда с таких ночных работ Оскар возвращался забрызганный кровью так, что рубаху невозможно было отстирать.

— Ой, деточка… — она вяло махнула рукой. — Он ведь хороший у меня мальчик-то. И добрый, и жалостливый какой в детстве был, а только, что сделаешь, жизнь такая. Кто против стаи пойдет — жить все равно не дадут, — она вновь безнадежно махнула рукой и замолчала.

Больше мы с Оллой почти не разговаривали. Она думала о своем и боялась за «сына». Я с ужасом размышляла о том, каково приходится Андрею в этой ситуации. Неужели, он будет убивать? Возможно, это был дикий эгоизм с моей стороны, возможно, просто желание выжить, но я почти не думала о жертвах. Я волновалась только за него — пусть он выживет любым способом!

Я размышляла, что бы делала я в такой ситуации. Убила бы? Или предпочла бы, чтобы убили меня? И с каким-то тихим ужасом, заглянув в собственные темные глубины, понимала — я бы билась за свою жизнь. Скорее всего, проиграла бы, и очень быстро. Я не боец… Но однозначно билась бы, как смогла.

Я дала себе слово, что никогда не стану осуждать Андрея за то, что сегодня, возможно, он стал убийцей. Я четко понимала — я не лучше. Но когда он вошел, я не смогла смотреть ему в глаза. Какой-то иррациональный страх — я чувствовала себя его подельницей, мне было не страшно, скорее, стыдно.

Мы с Оллой хлопотали по дому — грели воду, собирали одежду. Голый Оскар, закутанный в одеяло, жадно хлебал горячий суп. Его ноги парились в тазу с водой. Я металась по дому вместе с хозяйкой, помогая ей и не зная, как заговорить с ним.

Похоже, он заметил мое состояние. Кривовато ухмыльнувшись, сказал:

— Не нагнетай. Посплю — поговорим.

Я только покорно кивнула головой, с ужасом думая о том, через что ему пришлось пройти.

Вымотанная Олла ушла спать, я выплеснула остатки грязной воды. И когда вернулась, увидела, что Андрей уже лежит лицом к стене. Трогать его не стала — ушла в коморку Оллы, на свою тахтушку.

Разговор состоялся на следующий день, сильно после обеда. Встали мы все поздно — сказывалась бессонная ночь. Олла охнула и засобиралась с корзинкой яиц на рынок.

— Хоть сколько-то успею продать.

Я по-прежнему боялась смотреть в глаза Андрею. И как только за матерью захлопнулась калитка, он с каким-то раздражением поймал меня за рукав, подтянул к себе и, вздернув свободной рукой мой подбородок, просто вынудил посмотреть ему в лицо.

— Что, уже все знаешь? Теперь с убийцей и разговаривать не будешь?!

Злость вспыхнула как ответная реакция на безумие этого мира, на собственную беспомощность и на его дурацкий вопрос.

— Что ты ведешь себя как истеричка? Ты мужик или баба сопливая? С чего ты взял, что я тебя осуждаю? Я, скотина ты такая, радуюсь, что ты домой живой вернулся!

Он как-то странно выдохнул, почти хекнул, и немного растерянно сказал:

— Что, даже спрашивать ни о чем не будешь?

— Как это не буду? — удивилась я. — Я просто ждала, пока ты в себя придешь.

Он хмыкнул и сказал:

— Пошли на улицу. Сегодня солнечно, хоть погреемся, — и зябко передернул плечами.

Рассказывал о ночной поездке он с паузами, без излишних подробностей и как-то очень не эмоционально. Я еще подумала, что женщина описала бы все-все — и запахи, и какой ужас она испытала, тыкая ножом в человека, и как все это ужасно.

Рассказ Оскара был сух, информативен и явно немного сглажен.