Закованный Прометей. Мученическая жизнь и смерть Тараса Шевченко

Обратный переход из Раима в Оренбург был проделан гораздо быстрее: всего за три недели. 2 ноября Шевченко и его спутники уже прибыли в Оренбург.

— Тарас Григорьевич! Дорогой! Неужели это вы?! Глазам своим не верю! — восхищенно восклицал Сергей Левицкий, не выпуская из объятий своего любимого Кобзаря.

— Да ей же богу — я, — весело отвечал Шевченко. — Месяц с гаком ехали.

— Раздевайтесь. Как же я рад! — бросился Левицкий снимать с него худенькое пальто и шляпу. — Замерзли, наверное? Садитесь вот здесь, возле печки.

— Подождите, голубь мой сизокрылый, — остановил его Тарас. — Прежде всего познакомьтесь: это мой друг, штурман дальнего плаванья, капитан шхуны «Николай» Ксенофонт Егорович Поспелов, а это, — повернулся он к Поспелову, — Сергей Левицкий, о котором я вам немало рассказывал.

Левицкий пожал руку симпатичному молодому моряку с загорелым лицом:

— Очень, очень приятно! Садитесь, пожалуйста! Ой, да какой же у нас беспорядок!.. «Типичное холостяцкое логово», как говорит наша хозяйка, — заметался он, пытаясь одним махом превратить «логово» в пристойное человеческое жилище.

Он освободил стулья от газет и бумаг, бросил их в шкаф и подсунул гостям стулья, потом схватил грязные стаканы, бутылку от вина, пепельницу, полную окурков, ткнул все это за дверью Аксинье, бросая радостные выкрики:

— Вот не думал, не ждал! Ну, рассказывайте, как вы там плавали?

— А где же Федор? — спросил Шевченко, осматривая комнату и сразу заметив, что кровать Лазаревского стоит незанятой и слишком уж аккуратно застеленной.

— Он в командировке. Ждал его вчера весь день до поздней ночи. Наверное, сегодня вернется. Между киргизами ссоры и грызня, грабят один другого, отбивая отары, а нам — морочься с их ссорами и рассматривай их жалобы… Где же вы эту ночь ночевали?

— Переночевали с матросами в крепости, а утром в первую очередь побрились, постриглись, в бане хорошо помылись — и прямо к вам, — сказал Шевченко. — Город чужой, в «номерах» паспорт требуют, а какой у меня паспорт, у солдата!.. Вот и пришли, если не выгонишь.

— Прекрасно! Хорошо сделали! — снова сорвался с места Левицкий. — Аксинья! Самовар! И чего-нибудь покушать!

Он быстро сунул служанке в руку несколько медных монет и снова сел напротив гостей.

— Комната у нас, как видите, большая, теплая, а недавно хозяйка наконец согласилась сдать нам и смежную комнату… Вон там двери к ней, за шкафом. Там есть хорошая кровать с пружинным матрацем и диван. Я только ждал Федю, чтобы переселиться. Надо пристойно устроиться: я уже теперь не помощник, а попечитель и чин коллежского асессора имею.

— Молодец! Поздравляю! А Федор?

Левицкий на миг замялся. Не мог же он сказать Шевченко, что Лазаревского вычеркнули из списка рекомендованных на повышение «за чрезмерное и нетактичное подчеркивание дружбы с политическим ссыльным рядовым Тарасом Шевченко», как написал начальник Краевой пограничной комиссии.

— Федя пока что на старой должности, но мы надеемся, что к Новому году и ему улыбнется судьба. Но расскажите, наконец, как вы там плавали и путешествовали. И что нашли интересного? И какие планы на будущее?

— Плавали так, что и сейчас сами себе не верим, что остались живыми. Голодали, умирали от жажды без капли воды. Сидели без дров и грызли заплесневелые сухари с холодной водой. Ели сырую солонину, полную червей, и кашу с заплесневелой крупой, — сдвигая густые брови, говорил Шевченко, а в прищуренных глазах его играла лукавая улыбка.

— Господи! — охнул испуганно Левицкий. — Неужели?! — Он и верил, и не верил, и только переводил растерянный взгляд с Шевченко на Поспелова и с Поспелова на Шевченко.

— Всякое бывает, — улыбнулся и Поспелов. — В плаванье без этого не бывает.

— Но были и чудесные минуты, — продолжал Шевченко, — когда на неведомых просторах вдруг появляются никому не известные острова с горами и лесами, с уютными бухточками и источниками свежей и чистой воды. Ведь было и такое? Было! А вспомните, Ксенофонт Егорович, штильные ночи возле хивинского берега, когда с моря поднималась луна, как будто какой-то фантастический цветок из первобытного хаоса.

— В самом деле, луна какого-то удивительного дымчато-апельсинового оттенка, — дополнил Поспелов. — Да вы сами увидите, это прекрасно передал Тарас Григорьевич в своей картине «Восход луны». Чудное полотно! Только на картине небо ясное, а когда оно немного затуманенное — луна становится вовсе сказочной.

Тем временем Аксинья подала завтрак и свежие, еще теплые калачи, густо запудренные мукой, как будто висячие замки от лабазов, а Левицкий достал бутылку с остатками зубровки. Проголодавшиеся путешественники тщательно заработали челюстями. Утолив голод, Шевченко отодвинул тарелку и спросил:

— Нет ли у вас для меня писем? — А услышав, что нет, загрустил. — Как это?! Неужели с весны ничего не было?!

— Было два письма из Седнева: одно из Яготина и одно из Петербурга.

— Где же они?

— Федя сразу отослал их в Орск Александрийскому, как вы просили.