Закованный Прометей. Мученическая жизнь и смерть Тараса Шевченко

Но вскоре в Новопетровске все больше людей относились к Тарасу с уважением, сочувствием, сердечным расположением. В середине 1852 года ненавистного Потапова сменил штабс-капитан Косарев в должности командира роты, который проникся симпатией к поэту. Старик Антон Петрович Маевский, подполковник, комендант Новопетровского укрепления, на свое имя получал почту для Шевченко и сам отсылал его письма. Заведующий библиотекой форта врач Сергей Никольский делился с поэтом всем, что было у него для чтения…

И все же душа Шевченко была переполнена тоской. Его поэтическая муза умолкла, потрясенная ударами несправедливости, унижения и грубого насилия. Рука Тараса перестала тянуться к перу и бумаге… Эта немота продлится несколько лет.

А пока, чтобы хоть как-то заглушить непереносимую тоску, он стал принимать участие во всем, что могло отвлечь от тяжелых мыслей: поездка на охоту, сборище холостяков, певческий хор… Хор этот устраивали офицеры, и Шевченко, обладавший хорошим и чистым тенором и знавший много чудесных украинских песен, стал постоянным участником этого хора…

Он организовал кружок драматического искусства. Свой выбор для спектакля Тарас остановил на новой комедии «Свои люди — сочтемся» никому еще в то время не известного молодого драматурга Александра Островского.

В Новопетровске все роли, в том числе и женские, исполнялись офицерами. Косарев играл Подхалюзина, поручик Зубильский исполнял роль Большова, прапорщик Бажанов — его жены, Аграфены Кондратьевны, молоденький безусый блондин прапорщик Угла играл Липочку и т. д. Шевченко досталась роль стряпчего.

Были изготовлены костюмы, парики, накладные бороды. Декорации строил и расписывал Шевченко по собственным эскизам, с помощью солдат — плотников и маляров.

Фурор был полный; вызовам и аплодисментам не было конца; и особенно сильное на всех впечатление оказало исполнение роли Рисположенского поэтом.

Когда он появился на сцене закостюмированный и начал играть, так не только публика, но даже актеры пришли в изумление и восторг!.. Казалось, это вовсе и не он! Ничего в нем не осталось тарасовского: ярыга, чистый ярыга — и по виду, и по голосу, и по ухваткам!..

Публика прямо выходила из себя от восторга, когда в последнем действии, уже после того, как Самсон Силыч отправился в долговую тюрьму, Рисположенский является к Аграфене Кондратьевне и как ни в чем не бывало спрашивает:

— Вы, матушка Аграфена Кондратьевна, огурчиков еще не изволили солить?

— Нет, батюшка! — отвечает купчиха. — Какие теперь огурчики! До того ли уж мне!..

Но Рисположенский не унимается:

— Это водочка? Я рюмочку выпью.

Зрители были в восхищении от естественной и тонкой игры Шевченко. После спектакля комендант Маевский устроил у себя ужин и, поднимая стакан за здоровье Шевченко, сказал:

— Богато тебя, Тарас Григорьевич, оделил бог: и поэт-то ты, и живописец, да еще, как оказывается, и актер… Жаль, голубчик мой, одного — что не оделил он тебя счастьем!.. Ну, да бог не без милости, а казак не без доли!..

Подготовлены были и другие спектакли при самом непосредственном участии Шевченко. С успехом исполнялись водевили: «Дядюшка, каких мало, или Племянник в хлопотах» П. Татаринова, «Ворона в павлиньих перьях, или Слуга-граф и граф-слуга». В пользу солдат собиралась плата: от рубля до десяти копеек за место.

Нарочно, чтобы повидаться с ссыльным поэтом и передать ему письма от друзей, приехал на день-два из Уральска в Новопетровск молодой казачий офицер Никита Савичев.

Утром, после завтрака, Савичев зашел к Шевченко в общую казарму — длинное здание с низкими нарами вдоль обеих стен, с небольшими окнами под самой крышей. Глинобитный пол был слегка смочен для прохлады. Солдат в казарме почти не было: кто отправился на работы, кто находился в командировке.

В самом конце казармы, в углу, лежал на нарах человек, углубившийся в книгу. Это и был Шевченко. Постель его состояла из тонкого тюфяка, покрытого рядном, и подушки с грубой наволочкой — видно было, что жить приходилось без малейших удобств. У Шевченко не было в казарме даже стола и стула.

Когда Савичев в сопровождении прапорщика Михайлова приблизился, Шевченко поднялся и вопросительно взглянул на гостей.

Михайлов отрекомендовал прибывшего.

— Прошу садиться рядом со мной, — сказал Шевченко, поздоровавшись с гостями.

— Вам, Тарас Григорьевич, велели кланяться все ваши уральские друзья и знакомые. Передали они и несколько писем со мной.

Савичев передал письма, которые Шевченко тут же сунул в карманы своих широких шаровар.

— Мне еще надо кое-что вам передать от друзей. Прошу вас за этим зайти в комендантский дом, где я остановился вместе с командиром батальона, — продолжил Савичев.

— Благодарю вас… Но, мне кажется, лучше было бы, если бы вы зашли ко мне после обеда, часов в пять, когда немного спадет жара. Пройдемся с вами в поле, прогуляемся в окрестностях форта…