Закованный Прометей. Мученическая жизнь и смерть Тараса Шевченко

Еще в Петербурге, студентом Академии художеств, когда Шевченко заболел плевритом, доктор обнаружил у него, кроме плеврита, порок сердца. Теперь сердце чаще напоминало о себе: когда приходилось бежать и даже при обычном маршировании Тарас задыхался. Но разве мог Глоба сделать хотя бы небольшое и даже законное облегчение государственному преступнику? И Шевченко тянул тяжелую солдатскую лямку, перегружая больное сердце.

Кроме этого, у него началась цинга. Все тело покрылось ранами и синяками. Иногда, когда Тараса наконец временно освободили по болезни от строя, кашевар давал ему в качестве лекарства сырую репу и лук.

Зима тянулась нестерпимо долго. Бури сменялись бурями, и даже тогда, когда погода считалась тихой, летела над степью седая поземка и ветер так толкал людей в спину, что заставлял их почти бежать.

Шевченко страдал. Распухшие суставы едва сгибались, и боль становилась невыносимой, но когда фельдшер доложил Глобе о болезни поэта, Глоба бешено стукнул по столу кулаком:

— Врешь, стерва! Знаем эти штучки! Дал он тебе рубль на водку, вот ты его и выгораживаешь! Еще раз напомнишь мне об этом лодыре — на гауптвахту пойдешь!

— Ваш бродь, пусть его скородие пан дохтур осмотрит… Воля ваша, хоч на гапвахту сажайте, но только все же он больной.

— Иди к черту!

Фельдшер замолкал, а Шевченко снова гнали на муштру, и замученный поэт писал в своей книжице:

Благаю бога, щоб світало,Мов волі, світу сонця жду,Цвіркун замовкне: зорю б’ють.Благаю бога, щоб смеркало,

Бо на позорище ведутьСтарого дурня муштрувати, –Щоб знав, як волю шанувати, –Щоб знав, що дурня всюди б’ють…

От цинги шатались зубы, пухли десна, и, когда он кусал ломоть хлеба, — хлеб становился красным от крови…

На плацу появился сам комендант Мешков. Он вышел на середину и крикнул:

— Здравствуйте, солдаты!

— Здрав… жлам… ваш… бродь! — всеми горлами дружно гаркнул плац.

— Здороваться умеете, а как подготовка?

— Осмелюсь доложить, — откозырял Глоба, — подготовка удовлетворительная.

— Удовлетворительная? Значит, и не хорошо, и не плохо. Сейчас увидим. — Показал пальцем на одного из солдат.

— Рядовой Культяпкин, два шага вперед, — скомандовал ротный.

Культяпкин вышел.

— За что тебя сослали в солдаты? — спросил майор.

— За то, что переспал с женой бурмистра.

Засмеялся весь строй.

— Дурак!

— Так точно, господин майор!

— Марш в строй!

— Слушаюсь!

Мешков еще спросил несколько человек, наблюдая, как они выходят со строя, как отвечают, как реагируют на его реплики.

— Рядовой Свенцицкий, два шага вперед!

Свенцицкий перед Мешковым.

— За что тебя сослали в солдаты?

— Я писал листовки и читал людям стихи Мицкевича. Адама Мицкевича.

— Кто такой? Почему не знаю? Что за Адам, а где его Ева?

Снова смех.

— Великий польский поэт.

— Не может быть у поляков великого поэта!

— Позволю не согласиться с вашей мыслью!

— Отойти отдельно в сторону! Мы с тобой еще займемся муштрой.

Потом также отвел в сторону второго, третьего.

— Рядовой Шевченко, два шага вперед! За что в солдатах?

— За стихи.

— Не по форме отвечаешь, — гаркнул Мешков. — За сочинения сверх самой меры непристойных и крамольных стихов против государя императора. Повтори!

Тарас повторил. Даже добавил, что этот государь — Николай Павлович и император Великой, Белой и Малой Руси…

— Выйти на середину. Выполнять упражнения! — стреляя взглядом в Шевченко, приказал Мешков.

Тарас исполнил упражнение, получилось неплохо. Но Мешков остался недоволен.

— Нет радости в исполнении.

— Так точно!

— Сочинять умеете, а дела не знаете.

— Так точно, — с издевкой в голосе ответил Шевченко.

— Сволочь ты, рядовой Шевченко! Настоящая сволочь!.. Я требую от вас, господин штабс-капитан, чтоб рядовой Шевченко научился выполнять все воинские приемы, чтобы выучился отвечать по форме. Здесь ему не академия, а армия!

— Слушаюсь, — гаркнул Глоба. — Разрешите исполнять ваш приказ?

— Исполняйте.

И началась дополнительная муштра…

Каждое воскресенье и каждый праздник солдат водили в церковь.

В этот раз Шевченко столкнулся с Мешковым на паперти. Как надлежит солдату, Тарас дал командиру дорогу и сорвал с головы бескозырку.

— Трое суток гауптвахты! — ударил его, как плетью, голос Мешкова. — Пора вам, Шевченко, запомнить, что головной убор снимают не правою, а левой рукой.

Давно исчез Мешков в глубине церкви, а Шевченко еще стоял на паперти с бескозыркой в руках. Нищие тихонько захихикали вокруг, а старый безногий солдат поучительно сказал:

— Заработал, служивый, гауптвахту? Теперь будешь знать навеки, что солдату нельзя ловить ворон… Подайте, Христа ради, копеечку калеке-воину; за веру, царя и отечество пострадал… Подайте старому солдату за упокой родителей ваших, — забубнил он, протягивая руку к выходившим из церкви прихожанам.

«Вот так и мне придется нищенствовать в конце жизни», — подумал Тарас и с тяжелым сердцем пошел отсиживать на гауптвахте свои трое суток…