Зал ожидания. Книга 3. Изгнание

– Жалко, – сказал он наконец, – что можно сообщать только слова, только названия и обозначения постигнутого опыта, знания, а не само знание. Например, возьмем науку ожидания. Кто научился ждать, над тем никто и ничто не властны. Откровенно признаюсь вам, – он говорил с трудом и таинственно, – после вынужденного отъезда из Германии я сам некоторое время томился тоской и тревогой, я бы даже сказал – чувствовал себя несчастным. Больше всего мне жалко было одной рукописи. – И, начав говорить, он уже рассказал все подробно. – Дело в том, что я взялся написать для энциклопедии статью о Ксантиппе. Я двадцать лет собирал материал, я собрал все, что только можно было найти, и пришел к новым убедительным выводам, подтверждающим точку зрения тех, кто пытался спасти честь Ксантиппы. Люди рады опозорить человека, и за две тысячи триста лет можно многое наклепать на храбрую умершую женщину. Мне это не нравилось, да и сейчас не нравится. И я, как вы понимаете, радовался своему материалу, и мне жаль было, что он остался в моей аудитории, в шестом шкафу, вместе со старыми делами. – Он умолк, по его большому бескровному лицу медленно расползлась хитрая усмешка. – Но, видите ли, – продолжал он, – когда мне пришлось, так сказать, заново приняться за работу над материалом о Ксантиппе, я обнаружил на полях одной старой рукописи заметку, и она подсказала мне догадку, весьма убедительную и для моих целей крайне важную, можно сказать решающую. А ведь получи я просто свой старый материал, я, безусловно, прошел бы мимо этой заметки и не добрался бы до моей догадки. Значит, я слишком поторопился расстраиваться, и это было с моей стороны глупо с самого начала. Ибо, видите ли, вся работа в целом не была срочной, да она и теперь еще не срочная. Когда я уехал, энциклопедия дошла до буквы «Т» (том Tauris – Thapsis[29]), и, стало быть, в лучшем случае понадобится еще двенадцать лет, пока мы доберемся до буквы «X» и до слова Xantippe[30]. До тех пор Одиссей вернется и вся история с нашими варварами порастет густой травой. Но я хотел говорить не о себе, дорогой мой Зепп, – виновато сказал он, – а о вас. Самое важное – подготовиться внутренне. Мало есть вещей, которые не могут быть сделаны завтра лучше, чем сегодня.

Это была примитивная мудрость; однако она успокоила Зеппа и укрепила его силы в тяжелую минуту.

Наступил вечер, и Зепп отправился в ресторан, где он уговорился встретиться с Эрной Редлих. Он пришел раньше назначенного времени, и она тоже. Эрна была взбудоражена. Она горячо рассказала о том, какое впечатление произвел случай с Зеппом на редакцию. Сегодня взамен Зеппа в редакцию явился Герман Фиш, Зепп знает, тот самый, который раньше работал в «Берлинер Тагеблатт». Да, Зепп его знал, Герман Фиш был хороший, но политически бесцветный журналист, трус. И никто из редакторов не желает мириться с его присутствием. Все настаивают, чтобы Зеппа вернули на работу и чтобы его статья, пародия на речь фюрера, была напечатана.

Вот что рассказала Эрна, пылая сочувствием к Зеппу. Ее глаза, придававшие лицу чуть сентиментальное выражение, сияли, детское открытое личико разрумянилось, она против обыкновения размахивала перед Зеппом своими маленькими ручками и только затем стала упрекать его: что же это он целых два дня ничего не сообщал ей. Она-то думала, что они друзья, и вдруг оказывается, что такие важные вещи ей приходится узнавать в редакции от третьих лиц, а не от него.

Зеппа растрогало ее волнение, а от того, что она рассказала, у него забилось сердце. Он же знал, что товарищи станут за него горой. И Зепп сразу поверил, что все образуется. Как хорошо, что он решил повременить и не рассказал о случившемся Анне. Только напрасно унизил бы себя. Завтра, говоря с ней, он будет чувствовать под собой более твердую почву.

Зепп еще долго болтал с Эрной Редлих, он прошел с ней часть пути, а затем, веселый, бодрый, направился домой.

Навстречу ему ударил газ, у него занялось дыхание. Рванув окно, он распахнул его и побежал в ванную, закрыть кран. Увидел в ванне, в воде, Анну; ее тело опустилось в воду, но она все еще полулежала, вода доходила ей до рта. Однако у нее был свежий вид, кожа розовая, губы красные. Слава богу, она жива.

Зепп дотронулся до нее, она показалась ему холодной, холоднее воды. Он попытался ее поднять, тело было тяжелое, безжизненное. На минуту он выпустил ее, глубоко вздохнул; заметил шланг, лежащий возле нее в ванне. Снова, натужившись, попытался вытащить ее из воды. Наконец с большим усилием поднял и поволок к кровати; с тела струилась вода, вода натекла на пол, на постель, Зепп и сам весь промок до нитки.

Выбежав на лестницу, он постучал в соседнюю дверь.

– Врача, врача! – закричал он, не помня себя, по-немецки. Сквозь одну приоткрывшуюся дверь просунулась голова.

– Что такое?

– Врача, врача, – повторял Зепп уже по-французски. – Несчастный случай.

Он опять побежал в комнату. Неумело пытался вернуть к жизни Анну, равномерно вытягивая и поднимая ее руки.