Зал ожидания. Книга 3. Изгнание

– Все, что вы здесь говорите, – воскликнул он, – может быть, и очень верно, но ровно ничего не объясняет. Вот скажите вы, ведь вы семи пядей во лбу, – налетел он на Петера Дюлькена, – что мы сделаем с этими радиоглашатаями? Эта сволочь, которая изо дня в день всю грязь, изготовляемую министерством пропаганды, изрыгает в эфир на саксонском, швабском, кельнском, восточнопрусском диалектах, она уж и впрямь проказой разъедена. О боже, если б мне в руки попался такой молодчик. – Перси вскочил, исступленно потрясая кулаками от сладострастного предвкушения такой возможности.

Эти люди часто предавались надеждам и мыслям о том, что будет, когда они вернутся на родину, в каком состоянии они застанут ее и что надо будет там сделать. В этот вечер, после небольшого возлияния, да поскольку еще Дональд Перси разбередил раны, излюбленная картина встала перед ними особенно волнующая.

– Да, – сказал Царнке, – навести в Германии порядок, когда мы вернемся туда, – это одна из самых трудных проблем. Нелегко будет отличить среди бесчисленных нацистов по необходимости, кто из них ростбиф – сверху коричневый, а внутри – красный, а кто насквозь коричневый.

– Мы долго не будем разбираться, – вмешался в разговор рабочий Тудихум, и в голосе его прозвучали недобрые нотки. – Мы долго не будем канителиться. Мы не забыли ошибок восемнадцатого года. Второй раз не повторим. Теперь уж мы не побоимся отрезать гнилой палец, хотя бы пришлось отхватить ненароком и здоровый.

– Такого радиопачкуна я бы даже с большим удовольствием задушил собственными руками, чем Кантшустера.

– Кто это Кантшустер? – деловито осведомился Царнке.

– Кантшустер три недели был моим надзирателем в концлагере, – ответил Дональд Перси.

Рабочий Тудихум заинтересовался.

– Значит, Кантшустер и у вас был? – спросил он.

– Да, – сказал Перси и с горечью установил: – Мир так тесен, что всегда есть общие знакомые. Когда-то у многих поколений бывали общие учителя, а теперь у нас общие тюремщики. Ох и садист же был этот Кантшустер, – предался он воспоминаниям. – Некоему заключенному он в мороз приказал прыгнуть в реку, одежда у заключенного примерзла к телу, Кантшустер заставил его прыгнуть вторично, и в третий раз, и в четвертый, пока человек, весь синий, не упал в обморок. Понять, что это такое, сидя в сухом платье в теплой комнате, нельзя, – чуть не с упреком, чуть не с вызовом сказал он своим собеседникам.

– Кантшустер был еще не самый лютый, – заметил своим спокойным голосом рабочий Тудихум, умеряя пыл Дональда Перси.

– Нет, самый лютый, – запальчиво настаивал Перси.

– Вот видели бы вы Амана, зверь был, а не человек, – с таким же упорством, но по-прежнему спокойно настаивал Каспар Тудихум. – За всякую безделицу приказывал связать человека и спускал на него собак или избивал кнутом. У всех, кому пришлось иметь дело с Аманом, до сих пор не зажили рубцы от укусов. Аман – это был сам сатана.

– Хуже Кантшустера нет никого, – горячился Дональд Перси.

– Аман хуже, – настаивал Тудихум. – Смотрите, – и он обнажил голень и ляжку; на них были рубцы от укусов.

Дональд Перси, огорченный тем, что он не мог продемонстрировать рубцов, рассказал еще о каких-то зверствах своего Кантшустера.

Тудихум в свою очередь добавил кое-что к списку подлостей Амана, и оба с холодной, даже жесткой деловитостью наперегонки пустились перечислять леденящие душу деяния своих надзирателей. Рассказы и того и другого изобиловали страшными подробностями и причудливыми сухими терминами.

– Но не станете же вы отрицать, – привел еще один довод Каспар Тудихум, – что Аман насмерть затравил Штенцера.

На мгновение Дональд Перси умолк, а потом как-то странно, мрачно сказал:

– Многих затравили насмерть. – И оба замолчали.

Да, погибли многие; между певцом Дональдом Перси и рабочим Тудихумом возникло что-то общее, выделившее их из числа присутствующих, потому что они страдали вместе с погибшими заключенными. Обоим стало вдруг стыдно за этот дурацкий спор.

Царнке и Дюлькена неприятно поразило драчливое упорство спорщиков, которые старались переплюнуть друг друга, доказывая, чей надзиратель был большим негодяем.

От последнего довода Каспара Тудихума, положившего конец чудовищному спору, – что Аман насмерть затравил Штенцера, у них мороз пробежал по коже. Они переводили взгляд с Дональда Перси на Тудихума и с Тудихума на Дональда Перси. Оба были невысокого роста, в остальном же резко отличались друг от друга и внутренне, и внешне. Но, кроме роста, еще две черты были, очевидно, у них общими – стойкость, без которой они не выдержали бы ужасов концлагеря, и неослабевающая ярость, которую они принесли оттуда.