Читаем Замена объекта полностью

Замена объекта

- Это верно, - кивнул Филонов. - Это ты правильно говоришь, сынок. Хорошо, что у тебя сердце не жестокое. Но ты все равно знай: я про твою обиду помню и мерзавцев этих прощать не собираюсь.

Мы расстались возле моего подъезда. Михаил Васильевич велел мне записать его телефоны, и служебный, и домашний, и приходить в любое время, если на душе станет тяжело. Поднимаясь в лифте на свой этаж, я думал, что вполне справился с собой. Однако стоило мне войти в кухню и увидеть кошачьи мисочки, сиротливо стоящие в углу, у меня в глазах потемнело. Но я уже смог не заплакать. Только голова закружилась.

На следующий день я пришел в школу и немного отвлекся. Разумеется, мои ссадины были замечены, и пришлось признаваться, что меня побили. Больным самолюбием я никогда не страдал, тем более обидчиков было шестеро, так что во всей истории не было ничего постыдного для меня даже с точки зрения девятиклассника. Про Арамиса я рассказывать не стал, боялся не совладать с нервами и разреветься, а вот это уже, по моим представлениям, было стыдно. Одно дело плакать на плече взрослого дяди участкового, и совсем другое - при одноклассниках, среди которых к тому же есть одна особенная девочка…

Еще через несколько дней я полностью оправился, по крайней мере, я так думал. Во всяком случае, я даже пошел на репетицию нашего рок-ансамбля и с ходу сочинил новую мелодию, такую щемяще-грустную, что ребята смотрели на меня с недоумением. Это я-то, первый весельчак и поклонник забойных ритмов, - и вдруг такая музыка!

Я возвращался с репетиции, напевая про себя новую мелодию и прикидывая варианты аранжировки, и вдруг увидел идущую мне навстречу девочку с котенком на руках. Котенок был совсем крошечным, месяца полтора-два от роду, невероятно симпатичным и трогательным, но самое ужасное - он был сиамским. Точно таким же, каким был когда-то мой Арамис. Горло перехватило, в глазах снова потемнело, и я понял, что сейчас разрыдаюсь прямо на улице, при всем честном народе. И дом-то мой - вот он, я уже иду вдоль него, но он ужасно длинный, а подъезд, в котором я живу, - самый последний. Я совсем потерял голову и нырнул в первый же подъезд, подбежал к лифту и нажал кнопку почти наугад, стараясь попасть на самый последний этаж. Слезы уже заливали мне глаза, и я ничего не видел, но успел сообразить, что чем выше этаж, тем больше шансов, что по лестнице никто не ходит, стало быть, меньше риска оказаться замеченным в столь неприглядном виде. На верхних этажах люди обычно сразу садятся в лифт и на лестницу, которая расположена за углом лифтового холла, не заглядывают.

Приехал я, как оказалось, на шестнадцатый этаж, то есть действительно на самый верхний. Из последних сил сдерживая рыдания, я выбрался из лифта и толкнул дверь, ведущую на лестницу.

- Господи, что с тобой? - послышался совсем рядом чей-то голос.

На лестнице стояла взрослая девушка и курила. Это и была Света Кошелева, которая, руководствуясь теми же соображениями, что и я, пряталась здесь от родителей, которые запрещали ей курить.

Вот так мы и познакомились.

История эта имела два важных для моей жизни последствия. Во-первых, я приобрел замечательного, умного и надежного друга - Светку. И во-вторых, я понял, как это важно, когда твоему горю кто-то сочувствует, даже если само горе на сторонний взгляд кажется незначительным и даже горем-то называться не может. Очень важно, чтобы в тяжелый момент кто-то подставил плечо, в которое можно просто поплакать. Детям плечо не подставляют, потому что их горе кажется смешным. Старикам тоже его не подставляют, потому что старики мало кому нужны и интересны.

Только не думайте, что я прямо в тот самый момент решил: стану участковым. Конечно, это было бы красиво, но это неправда. Решение пришло позже, примерно через год, в течение которого я вспоминал все то, что случилось, продумывал и оценивал каждое слово, сказанное мне Михаилом Васильевичем Филоновым и его женой Софьей Яковлевной. Я часто приходил к ним в гости, пытаясь разобраться в собственных мыслях и ощущениях, но о милицейской службе не думал.

А потом Михаил Васильевич умер. Внезапно, от обширного инфаркта. Родителям я ничего не сказал, для них Арамис просто сбежал от меня во время прогулки, за что я получил солидную взбучку, так что объяснить им, почему я должен идти на похороны участкового, я не мог. Своих денег на тот момент у меня еще не было, первый гонорар за первую проданную песню я получил только через месяц. Деньги на цветы дала Светка, мне хотелось положить на могилу Филонова как можно больше гвоздик, чтобы хотя бы этим выразить свою любовь и признательность.

Толпа провожающих участкового в последний путь была огромной. И какая-то старушка в старомодной шляпке с вуалью горько сказала:

- Вот и остались мы совсем одни на этом свете. Михаила Васильевича не стало, а больше мы никому не нужны.

Именно в этот момент решение и пришло.