Заметки авиапассажира. 37 рейсов с комментариями и рисунками автора

А пиво… Взяли его несколько коробок. Креветок, рыбы. Пили-пили, пили-пили. Не то удовольствие. Только пучит. Самый умный и знающий английский решил прочитать, что мы пьем. И был это Никита. А пиво оказалось безалкогольное. Надо же, бывает, а я тогда не знал об этом. Выходит, зря открывали.

Один журналист в “Коммерсанте” написал: “Наступила весна, и народ поехал на дачи сажать овощи и фрукты – кто картошку, кто редиску, а кто – анчоусы”. Мало кто тогда знал, что анчоусы – это килька. Открывали слова, понятия, вкусы, страны.

Так вот, Египет. Я летал туда три раза. Но запомнился больше всего, конечно, первый.

Помню этот небывалых размеров шведский стол в отеле. Россияне вокруг толпятся и накладывают, и накладывают себе разного и все вместе, боясь, наверное, что второго подхода не будет. И тут от стола идет счастливый, сияющий мальчик. И говорит: “Мама, мама, смотри, что я взял”. И показывает маме тарелку. И мама с ужасом видит, что на большой тарелке мальчик несет большую, ювелирно сделанную розу из моркови. И зеленые цветы из огурца, тоже ювелирные. И что-то, такое же ювелирное, из свеклы. Мальчик снял с верха салатов эти съедобные украшения. И мама дала романтику подзатыльник. Взяла другую чистую тарелку и положила туда много всего, как делали остальные. Так на моих глазах был убит рождающийся романтик и ценитель красоты.

А это уже из серии “Парикмахерские истории”. В Египте, уже с лысиной, я пошел в местную парикмахерскую, чтобы загорели голова и шея. Я снял очки и, что со мной делали, не видел. Работали над моей головой двое. Тонкие, ухоженные пальцы колдовали над моей лысиной, бровями, усами. Когда я надел очки, то увидел в зеркале идеал восточного мужчины. На меня смотрел лысый Радж Капур. Сросшиеся густые брови превратились в две тонкие, аккуратные дуги (“полумесяцем бровь”), густые, залихватски закрученные усы – в щеточку волос над губой. Я был в шоке. Только две недели отдыха впереди (все отрастет) и отсутствие рядом знакомых, кроме жены, которая узнала и приняла меня с трудом, утешали меня.

Надо сказать, что работали парикмахеры блестяще. Восточные мужчины знают в этом толк. Они удаляли лишние, как им казалось, но дорогие для меня волосы ниткой. Один конец нитки они зажимали зубами, натягивали ее, как струну, и что-то виртуозно творили.

Я потом обращал внимание на то, как подстрижены головы и усы у местных. Идеально. Независимо от социального статуса.

Когда мы были в Египте, умерла моя собака. Причем накануне мне приснился страшный сон, что она прыгает с балкона, кончая жизнь самоубийством.

Посадка. У меня была собака

Мою таксу звали Дездемона. По-семейному – Дези. Она обладала чувством юмора и индивидуальностью. Впрочем, наверное, свои собаки, как и свои дети, самые гениальные.

Вот какой у нас был ритуал засыпания. Дези дожидалась, когда мы с женой ляжем и погасим свет. Потом спрыгивала с дивана, брала в зубы свой любимый теннисный мячик и носом его закатывала под наше спальное место. После этого она начинала лаять, требуя, чтобы я достал мячик. Я вставал, включал свет, голый шел в прихожую, брал зонт и, ползая на коленях, выковыривал мячик. За всем этим процессом, сидя в кресле, сверху вниз, с наслаждением, молча, слегка наклонив голову, наблюдала Дездемона. Потом она укладывала этот мячик у меня в ногах и, уткнувшись носом в мое плечо, засыпала. Таким образом, справа от меня спала Дездемона, а слева – жена. Только не надо мне говорить о перверсиях. Я все-таки психиатр и про это много чего знаю. Наши перманентно пьющие и перманентно рожающие детей соседи Дези ненавидели и называли “жидовкой”. За глаза. Портить отношений с хозяевами они не хотели, так как периодически обращались к нам за медицинскими консультациями. Хотя только сейчас я понял, почему они ее не любили. Она, видимо, мешала им своим лаем воровать мои рубашки, сушившиеся на лоджии на первом этаже. Дважды, впрочем, у них это получилось.

Дездемону раздражали чужие пьяные, и она норовила их укусить без предупреждения. Вероятно, считала, что только ее хозяин имеет право на выпивку. Еще бы, ведь первой после каждой моей рюмки закусывала она.

Моя мама, побыв с нашим маленьким сыном, уезжала домой. Я с Дездемоной, как обычно, проводил ее и посадил в автобус. За ней в уже закрывающиеся двери, гремя портвейном, влетели два пьяных гражданина. Дверь закрылась. И последнее, что я увидел за стеклом, – это искаженное лицо одного из них. Пьяный товарищ орал: “Убью суку, убью!” Я посмотрел на Дездемону, а она виновато посмотрела на меня. Во рту у нее был внушительный кусок брючной ткани, чуть-чуть подмоченный кровью.

Потом моя мама, которая наблюдала вторую серию этой истории в автобусе, рассказывала, что пострадавший клялся, что “порвет” собачку, а мама, как школьный учитель, проводила с ним урок на тему “Животных надо любить!”. О том, что она хорошо знакома с преступницей, мама предусмотрительно умолчала.