Замок Эйвери

Встаю, смотрю - нет, придётся идти в лабораторию, а вот туда почему-то идти неприятно… - Может, это воспоминания о старом диванчике со сломанной пружиной, что впивалась в рёбра? - стараюсь я себя приободрить. - Нет, это воспоминание о Минни, в ужасе кричащей, да, Минни кричала, что Блейз умирает. Всколыхнулось ли во мне что-то тогда действительно впервые по-настоящему? Нет ответа, но идти надо.

- Блейз, я спущусь в лабораторию за зельем для нас, чтобы завтра не было похмелья.

- Сев, а… можно я с тобой?

- Можно, вьюноша ты мой неразумный, совсем без меня не можешь? - посмеиваюсь я, в душе чувствуя благодарность за то, что не придётся идти одному. Ну почему я просто, без весомой причины, и то, когда совесть замучает, не могу выразить перед этим добрым, слегка заикающимся, красивым мальчиком благодарность, просьбу простить, помочь? Что же со мной произошло - почему я стал таким жёстким даже с самым близким, беззаветно любящим меня юным волшебником? Что-то сломалось во мне тогда, когда мой супруг совершал преступления, превосходящие мифические зверства Пожирателей. Да, они, безусловно, были жестоки, но только целенаправленно - им давалось задание, и они его лишь выполняли, а планировал-то всё это не маравший рук уже долгие годы, со времён первой Войны, Близкий Круг…

А Ремус был просто необуздан, дик, он, наконец, выпустил своего зверя, с которым мы так увлекательно занимались любовью. Когда-то.

Пока я размышляю, мы уже вернулись из лаборатории, а я даже не запомнил, как взял четыре, с запасом, пузырька с зельем и даже зелье не перепутал со стоящим рядом, как сейчас помню, Кроветворным.

- Ну что ж, продолжаем пить и петь - последствий не будет, - говорю я весело. - Хочешь, не откладывя на потом, спою перевод?

- О-о, да, лю-би-мый, - пропевает Блейз свою прекрасную песнь песней.

… Да, и ещё Ремус любил Малфоевское вино «Песнь Песней», хотя от самой библейской книги, в отличие от Гарри, в восторг не приходил… даже стены здесь, что ли, пропитаны Ремусом? Вот ведь не думал о нём, ни разу, а тут вдруг столько обрывков воспоминаний… бьёт через край… ничего, скоро здесь всё пропитается тончайшим оттенком дамасского клинка, тогда и посмотрим, Ремус Люпин, кто победит…

И я пою, пою для моего возлюбленного Блейза, слышишь, Ремус, не для тебя!

Пифон, сей змей, в смертях повинный,

Что Фебовой стрелою был убит,

Величиной был с десятину,

Как сам Овидий говорит.

Но змея, что сильней страшит,

Зреть никому не приходилось,

Чем тот, чей зрю жестокий вид,

Когда прошу у дамы милость.

Семь глав сидят на шее длинной,

И каждой доброта претит.

Нет сил управиться с кручиной,

Душа томится и скорбит:

Отказ, Презренье, Страх и Стыд,

Досада, Строгость и Унылость

Ввергают душу в мрак обид,

Когда прошу прошу у дамы милость, - подпевает мне прекрасно поставленным голосом Блейз, - ещё один талант?

У дамы сладостной личина

Жестока: смех уста язвит;

Для смеха вряд ли есть причина,

Когда я мукой в прах разбит.

Меня страшит, меня крушит

Та боль, что в сердце поселилась,

Она терзает и томит,

И хором:

Когда прошу у дамы милость.

Глава 24.

Семь глав сидят на шее длинной,

И каждой доброта претит.

Нет сил управиться с кручиной,

Душа томится и скорбит:

Отказ, Презренье, Страх и Стыд,

Досада, Строгость и Унылость

Ввергают душу в мрак обид,

Когда прошу прошу у дамы милость, - подпевает мне прекрасно поставленным голосом Блейз, - ещё один талант?

У дамы сладостной личина

Жестока: смех уста язвит;

Для смеха вряд ли есть причина,

Когда я мукой в прах разбит.

Меня страшит, меня крушит

Та боль, что в сердце поселилась,

Она терзает и томит,

И, хором:

Когда прошу у дамы милость.

Блейз ещё выводит высоким голосом замысловатую шуточную руладу, и музыкальная часть вечера заканчивается нашим общим весёлым смехом…

Да, всегда пел только я, другие же - Тонкс, Гарри, Хоуп, Ремус - только внимали, и ни с кем из них я не пел хором. Как же это, оказывается, замечательно!

Даже с Гарри я столько не смеялся, был более скованным и одновременно раскрывал тайники своей души, в то же время познавая возможности собственного тела… А с Блейзом не надо заниматься поучительными историями об унижениях Альбуса, жуткого самолечения, ещё более страшного, высасывающего душу не хуже Дементора, чувства полного, колоссального одиночества… вот и сейчас даже тайком от самого себя вспоминать не нужно… вот уже Блейз подобрался совсем близко, но вместо того, чтобы поцеловать, надувает губы, становясь ещё большим ребёнком, и просит:

- Сев, в-всего разик.

- Только поцеловать, ну, можешь ещё шеей заняться, я не против.

Он молниеносно оказыается у меня на коленях и целует так, как это делают дети - чмокает в щёку, потом в глазах его появлется звёздный свет, и он начинает покрывать поцелуями, глубокими, до боли от охватившего меня вожделения, шею, ласкает языком кожу за ухом, прикусывает мочку… у кого, где и когда этот юноша научился… такой изысканной ласке, к которой приходят годами, и я тихо спрашиваю, как около полумесяца назад:

- Неужели ты… сам придумываешь эти ласки?

Он на миг отвлекается от своего занятия и, лаская мои волосы, нежно шепчет: