Замок из песка

«Пятерка» подошла к остановке почти сразу, но, подумав, я не стала садиться в автобус, а пошла пешком до Лесной. Так, как обычно ходил Он. Это и в самом деле оказалось недалеко. А найти дом и квартиру было уже делом техники. Адрес Иволгина, вычитанный в личном деле, я знала наизусть…

На лестничной площадке шестого этажа мне попалась девочка в красном клетчатом платье. Она посмотрела на меня подозрительно, как смотрят обычно бабушки у подъезда.

— Не знаешь случайно, из сто шестнадцатой квартиры люди уехали или живут до сих пор? — спросила я, почему-то начиная нервничать под внимательным взглядом ее выпуклых голубых глаз.

— Ну, его я уже давно не видела, — девочка говорила неспешно, будто раздумывая, стоит вообще со мной общаться или нет. — А ее… Она вроде бы здесь.

В этот момент сверху спустился лифт, девочка, подбросив в руке мячик-попрыгунчик, заскочила в кабину. И передо мной осталась только обитая кожзаменителем дверь квартиры номер сто шестнадцать.

Быстрые, легкие шаги за дверью послышались сразу же после моего звонка.

— Кто там? — спросил приятный и осторожный женский голос.

Как представиться, я не знала, поэтому попросила:

— Откройте, пожалуйста.

— Не открою! — пообещала моя незримая собеседница. — Не открою, пока не скажете, кто вы и откуда. У нас в подъезде уже три квартиры обокрали.

— Я по поводу вашего мужа…

Повисла пауза. А потом женщина усмехнулась:

— Это уже становится интересным, — и распахнула дверь.

Мария Иволгина на самом деле была еще красивее, чем показалась мне тогда. Словно бы и не постарела за эти четыре года, а только расцвела. Золотисто-русые волосы упругими волнами лежали на ее плечах. Огромные темные глаза светились спокойным и чуть насмешливым любопытством. На ней был адидасовский спортивный костюм и домашние шлепанцы с открытыми носками. А из тапок выглядывали короткие, изуродованные пуантами пальцы…

— Ну, здравствуйте, девушка, — сказала она, клоунски-радушным жестом приглашая меня войти. — Что вы имеете сказать по поводу моего мужа?

Я, конечно, готовила себя к этому разговору, но тут вдруг растерялась.

— Да ничего… Просто мой брат… Он его знакомый, и просил меня его найти. А в театре говорят…

— Как зовут вашего брата?

— Саша Ледовской, — соврала я уже увереннее.

Жена Иволгина наморщила лоб, пожала плечами, а потом призналась:

— Не помню такого. Ну да ладно… Проходите.

Теперь в ее голосе слышалось гораздо больше радушия и какой-то даже виноватости.

— Вы извините, — говорила она, шагая впереди меня по коридору, — что я вас так встретила. У нас тут свои трудности. Впрочем, вам это неинтересно.

А я смотрела на серые, с голубыми веточками обои, на светлые кроссовки под вешалкой, на самодельную полочку для телефона, сделанную явно мужскими руками. На двери ниши висел старый плакат со сценой из «Тысячи и одной ночи».

— Вот это мой муж, — Мария усмехнулась и щелкнула пальцами по изображению Иволгина. — Только брат ваш его здесь не найдет. Уехал мой благоверный покорять столицу, и когда вернется, никому не ведомо.

— А вы с ним не поехали?

— Как видите! Раз стою здесь перед вами — значит, не поехала.

— И не собираетесь?

Она как-то слишком поспешно отвернулась в сторону, сощурилась как от солнца, а потом спросила:

— Чай пить будешь?

Зайдя на кухню, мы наконец-то познакомились и по просьбе хозяйки перешли на «ты».

— Зови меня Маша, — предложила она, вместо чая наливая на дно чашечек домашнюю облепиховую настойку. — А то — Мария… Меня и не зовет так никто.

После первой порции настойки выяснилось, что в Москву она не поедет, потому что у сына здесь хорошая английская школа, у нее — квартира. И вообще, ей надоело таскаться за мужем по гостиницам.

После второй, что мне — девушке молодой — не следует рано выходить замуж.

— Понимаешь, — говорила Маша, откусывая шоколадную конфету, — вот выскочила я замуж в семнадцать! Забеременела и выскочила. И поставила жирный крест на собственной карьере и собственной жизни. Я ведь тоже, как он, в хореографическом училась. Перспективной считалась. В дипломном спектакле должна была одну из сольных партий танцевать… А потом замужество, роды, кормление… Он носится по городам и весям, а я за ним с Артемкой и чемоданами. В общем, в балет я, конечно, так и не вернулась. Поздно потом уже было…

Я знала и про то, что она вышла замуж в семнадцать лет, и про то, сколько ей сейчас, и про сына. И оттого, что была вынуждена вежливо и заинтересованно внимать ее исповеди, чувствовала себя ужасно неловко.

А после третьей порции облепиховой настойки, пахнущей солнцем и медом, она вдруг сказала:

— Смысла мне нет за ним ехать, даже если б я вдруг и засобиралась. Плохо у нас все, разваливается к чертовой матери. Конечно, что ни делается — все к лучшему… Но ведь какая любовь была! Смешно вспомнить…

Минут через десять я извинилась и ушла. А на следующий день положила на стол главного балетмейстера заявление об уходе.

— И куда же ты собралась? — спросил он, примерно через час поняв, что спорить, угрожать и уговаривать меня бесполезно.

— Куда глаза глядят, — я впервые за последний месяц улыбнулась.