Замок из стекла

Мама оказалась профи экономных покупок. Она высматривала ценники на донышках ваз и тарелок, изучала ценники на одежде. Она спокойно могла сказать продавщице, что 25-центовое платье стоит на самом деле десять центов, и чаще всего именно такую цену она и платила. За несколько недель до Рождества мама выдала каждому из нас по доллару на подарки и отвела в магазин уцененных товаров. Я купила маме красную вазу в виде розы, папе – пепельницу из оникса, склейку для Брайана, книгу об эльфах для Лори и для Морин мягкую игрушку – тигра с надорванным ухом, которое мама помогла пришить.

В день перед Рождеством мы пошли с мамой на заправку, где продавались елки. Мама выбрала темную, высокую, слегка засохшую елочку. «До конца дня ее вряд ли кто купит, а дереву нужны те, кто его будет любить», – сказала она продавцу и предложила ему три доллара. Тот посмотрел на маму и посмотрел на нас. У меня на платье не хватало нескольких пуговиц. На Морин была майка, которая начала протираться по швам. «Леди, это мы уценили до одного доллара», – сказал маме продавец.

Мы принесли елочку домой и украсили ее старыми бабушкиными игрушками: цветными шарами, гирляндой из длинных стеклянных колб, в которых булькала вода, и муляжами гигантских конфет. Мама не разрешила раньше времени открывать подарки и сказала, что мы их посмотрим после католической службы в полночь. Папа прекрасно знал, что в этот день все бары и большинство алкогольных магазинов будут закрыты, и подготовился заранее. Первый Budweiser он открыл уже утром за завтраком и к полуночи уже был не в состоянии стоять на ногах.

Я предложила, что, может быть, на сей раз папу стоит оставить дома, но мама заявила, что в такие минуты очень важно зайти в храм божий и засвидетельствовать свое почтение, поэтому папа поплелся вместе с нами. Во время проповеди священник говорил о непорочном зачатии и Деве Марии.

«Да, елки-палки, Мария была просто еврейской бабой, которая по неосторожности забеременела!» – заорал папа.

Все замерли и оглянулись на папу. Хор застыл с раскрытыми ртами. Даже священник потерял дар речи.

Папа радостно ухмыльнулся: «Иисус – это самый известный в мире внебрачный ребенок!»

Служки выпроводили нас на улицу без слов. По дороге домой папа обнял меня за плечи: «Девочка моя, если твой парень залезет тебе в трусы и ты окажешься беременной, вот тебе мой совет – начинай рассказывать всем, что это было непорочное зачатие, тогда по воскресеньям можешь рассчитывать на хорошие пожертвования».

Мне не нравилось, когда папа так говорил, и я попыталась от него отстраниться, но он крепко меня держал.

Дома мы постарались папу успокоить. Мама подарила ему один из подарков – зажигалку 20-х годов в форме шотландского терьера. Папа несколько раз ее зажег, а потом начал внимательно рассматривать.

«Чего-то мы не «зажигаем» на Рождество», – заметил папа и поднес горящую зажигалку к сухим иголкам елочки, которые мгновенно загорелись, и игрушки на дереве стали взрываться от высокой температуры. Дерево быстро занялось.

Несколько секунд мы стояли как вкопанные, потом мама велела нести воду и одеяла. Повалив елку на пол, мы потушили пожар, разбив при этом большинство елочных игрушек и испортив наши подарки. Папа сидел на диване и смеялся. Он заявил, что делает религиозности мамы большое одолжение, потому что дерево – исключительно языческий символ.

Мы стояли вокруг него мокрые и уставшие, а елка все еще дымилась на полу. Никто даже не сказал папе, что он испортил Рождество, которое мы планировали несколько недель и которое обещало быть лучшим Рождеством в истории нашей семьи. Когда у папы наступало помутнение рассудка, все мы закрывались и не обсуждали эту тему. Именно так мы в тот вечер и поступили.

Весной следующего года мне исполнилось десять лет. В нашей семье из празднования дня рождения не делали культа. Иногда мама вставляла в мороженое несколько свечек, и мы пели «С днем рождения тебя». Иногда родители могли купить подарок: комикс, пару трусов или обувь, но довольно часто они полностью забывали о дне рождения ребенка.

Поэтому я очень удивилась, когда в мой день рождения папа вывел меня на веранду и спросил, что я больше всего на свете хочу получить в подарок. «Понимаешь, у тебя юбилей. Ты размениваешь второй десяток, – сказал папа. – Ты очень быстро растешь, Горный Козленок, и пройдет совсем немного времени, как станешь самостоятельной. Если в мире есть что-то, что я могу для тебя сделать, пока я еще жив, скажи».

Я понимала, что папа не говорит о каком-нибудь экстравагантном подарке наподобие пони или игрушечного дома для кукол. Он спрашивал меня о том, что он может сделать для меня, чтобы мои уходящие детские годы были запоминающимися. Я знала, чего хочу больше всего на свете, но боялась его попросить. Я начинала нервничать даже при мысли о том, что могу произнести эти слова вслух.

Папа заметил мои колебания. Он присел на одно колено, чтобы не быть выше меня. «Ну что? Говори», – сказал он.

«Это очень серьезная вещь».

«Только попроси».

«Я боюсь».