Замок Отранто и другие истории

Вне всякого сомнения, «Иероглифические сказки» появились незадолго до сотворения мира и с тех пор сохранялись в устных преданиях гор Крампкраггири — доселе неоткрытого необитаемого острова. Сии скудные факты могут подтвердить несколько клириков, которые еще помнят, как те предания — задолго до рождения самих клириков — рассказывали старожилы. Мы не собираемся докучать читателю доказательствами, ибо уверены, что всякий поверит в них так же, как если бы увидел их воочию.

Куда сложнее установить подлинность автора. С большой вероятностью авторство можно приписать Кеманрлегорпикосу, сыну Куата, однако мы не только не уверены в существовании такого человека, но у нас нет даже свидетельств того, что он вообще что-либо написал, кроме поваренной книги, да и той в виде эпической поэмы. Иные приписывают сказки няне Куата, а кто-то — самому Гермесу Трисмегисту, хотя в трактате последнего о клавесине встречается пассаж, прямо противоречащий описанию извержения первого вулкана в сто четырнадцатой иероглифической сказке. Ввиду того, что труд Трисмегиста потерян, нет никакой возможности решить, действительно ли диссонанс настолько явный, насколько утверждают многие ученые мужи, которые судят о мнении Гермеса по другим местам в его сочинении и которые, по существу, не уверены, писал ли тот о вулканах или сырниках, потому как рисовал он из рук вон плохо, и иероглифы его часто выходили похожими на собственную противоположность; а поскольку нет такой темы, какую бы он не затронул, то и узнать наверняка, о чем речь, не представляется возможным.

Вот, собственно, и все, что нам известно об авторе. Однако сочинил ли он сказки шесть тысяч лет назад, как полагаем мы, либо же их сочинили за него в последние десять лет, они бесспорно являются древнейшим произведением на свете; и хотя им недостает воображения, не говоря уже о новизне, в них столько пассажей, в точности повторяющих Гомера, что всякий живущий принял бы их за подражание великому поэту, если бы не уверенность в том, что это, наоборот, Гомер заимствовал у них. И я это докажу, причем двумя путями: во‐первых, приводя соответствующие отрывки из Гомера в сносках, а во‐вторых, перекладывая его стихи в прозу, что сделает их настолько не похожими на его обычный стиль, что никому и в голову не придет, что перед ними истинный автор. И вот когда от Гомера останется лишь безжизненная пресная писанина, «Сказки» непременно станут предпочтительнее «Илиады», особенно если я перепишу их не в стихах и не в прозе, а в манере, популярной ныне в эпических поэмах и трагедиях (которые, собственно, тоже являются эпическими поэмами, просто лишенными правдоподобия, ибо древнесовременная эпическая поэма — суть все та же трагедия: место действия там почти или вовсе не меняется, там нет никаких потрясений, кроме призрака и бури, и не происходит ничего, кроме гибели главных персонажей).

Не стану далее отвлекать и удерживать читателя от внимательного ознакомления с этим бесценным трудом. И все же я заклинаю публику поторопиться разобрать полный тираж, как только я его издам, поскольку я задумал начать более ценный эпос, а именно — историю Рима. В новом сочинении я намерен высмеять, разоблачить и явить в истинном свете все добродетели древних римлян, включая патриотизм, и подтвердить свои выводы оригинальными документами, которые сначала сам напишу, потом захороню в развалинах Карфагена, а после выкопаю, чтобы они походили на письма Ганнона Пунийского посланнику в Риме, из которых явствует, что Сципион был на службе у Ганнибала и что медлительность Фабия объясняется пребыванием оного на содержании того же полководца.

Не скрою: сие открытие разобьет мне сердце; однако поскольку нравственность лучше всего воспитывается на примерах того, как мало она заботила лучших из людей, я пожертвую самыми доблестными именами ради воспитания современного безнравственного поколения. И не сомневаюсь, что как только они научатся ненавидеть любимых героев древности, то станут достойными подданными самого благочестивого царя со времен Давида, который изгнал законную королевскую семью, а затем воспел в псалмах память о Ионафане, расположение которого и обеспечило ему трон.[12]

Сказка I

Вариация на тему тысячи и одной ночи

В давние времена у подножия великой горы Иргонкью раскинулось королевство Ларбидель. Географы, обычно не способные к точным сравнениям, говорили, что походило оно на футбольный мяч, по которому вот-вот ударят. На этот раз они не ошибались: гора в самом деле пнула то королевство в океан, и больше о нем никто ничего не слыхал.

Однажды юная принцесса Ларбиделя вскарабкалась на самую вершину горы, чтобы насобирать козьих яйц, бело`к которых замечательно выводит веснушки.

«Козьи яйца?» — спросите вы.