Замурованная царица. Иосиф в стране фараона

В это время одна из рабынь доложила царице, что ее желает видеть господин женского дома, Бокакамон, – и Тиа возвратилась во дворец.

XIV

«Я восстановлю Троянское царство»

– Верь мне, прекрасная дочь Приама, что я возвращу тебе потерянную Трою, я сам с тобой буду на твоей родине, восстановлю Троянское царство и отомщу всем врагам твоего отца, – говорил Пентаур, продолжая, по-видимому, прерванный с приходом в сад разговор.

Сын Рамзеса, увлеченный красотой Лаодики, задумал обширный план – план покорения Финикии, Фригии, Киликии, Пафлагонии и всех стран, лежавших на восточном берегу «Великих зеленых вод» вплоть до Трои и Дарданоса – царства Анхиза и сына его Энея.

В этом молодом льве Африки давно пробудились инстинкты его великого прадеда, Рамзеса II Сезостриса, и, поддерживаемый любовью честолюбивой матери, а с другой стороны – возбуждаемый явной нелюбовью к нему отца, он обдумывал в душе рискованное дело, сущность которого он не мог, конечно, доверить юной Лаодике, а потому говорил ей общими местами.

– Ты видела в Рамессеуме, в доме моего прадеда Рамзеса Второго, изображение четырнадцати царей, которых победил он? – спросил Пентаур, когда они удалились в глубь сада.

– Да, мне показывал их Бокакамон, – отвечала Лаодика.

– Только я не буду воевать ни землю Куш, ни землю Либу; я пойду на север; часть моих войск будет следовать берегом «Великих зеленых вод», чтобы покорить Финикию, Идумею, Амморею и Фригию до твоей родины, а другая часть воинов пойдет морем прямо до Трои и Дарданоса, чтоб оттуда идти на врагов твоего отца, – с воодушевлением продолжал Пентаур. – Я уже говорил сегодня с великим жрецом богини Сохет, который знает Трою и все тамошние страны.

Лаодика была поражена последними словами царевича.

– Как! Неужели здесь есть кто-нибудь, кто бывает в Трое? – невольно вырвалось у нее.

– Есть, милая Лаодика, – это Ири, верховный жрец богини Сохет. Он был в Трое.

– Давно? – спросила Лаодика, вся взволнованная.

– Больше десяти лет тому назад.

– Значит, до осады данаями нашего милого города?

– Вероятно, до осады: он был у твоего отца послом от моего деда, фараона СетнахтаМиамуна.

– О боги! Как бы я хотела видеть этого человека!

– Ты его увидишь, милая девушка. Он помнит твоего отца, твоих братьев и сестер и, вероятно, видел тебя маленькою на руках у твоей доброй Херсе.

За это одно известие она готова была полюбить Пентаура, как бы он ни был для нее несимпатичен по многим причинам, а главное – потому, что он добивался ее взаимности, когда все помыслы ее принадлежали одному, которого она, казалось, навеки потеряла.

И неужели этот Пентаур исполнит свое обещание? Неужели она опять увидит родные места – берег родного моря, знакомые горы, рощи и на горизонте – острова, которые она видела с детства? Кого найдет она там в живых? Не найдет только Энея! Он далекодалеко где-то, в земле италов.

– Да, я отомщу врагам твоего отца, твоим врагам! – увлекаясь собственной мыслью, говорил сын Рамзеса III. – Я в цепях приведу в Фивы всех царьков, о которых ты говорила моей матери-царице, – Агамемнона, Ахилла, Одиссея, Нестора, Аяксов, Неоптолема, Ореста! Я помещу изображения их рядом с изображениями царей земли Куш, Либу, Цита и других, которых ты видела в Рамессеуме.

Лаодика невольно поддалась честолюбивым мечтаниям своего собеседника. Вера его в свои силы вливала и в ее юную душу уверенность.

– А ты знаешь, благородный царевич, где земля италов? – робко спросила она.

– А на что тебе, милая Лаодика? – в свою очередь спросил Пентаур.

Лаодика несколько замялась: не могла же она выдать ему своих чувств, которые глубоко хоронила в своем сердце.

– Туда, в землю италов, после разорения Трои, отплыл лучший друг моего отца, Анхиз, престарелый царь Дарданоса, – отвечала покрасневшая девушка, умолчавшая об Энее.

– Этой земли, милая Лаодика, я не знаю, – сказал Пентаур, – но я спрошу у Ири, он исполнен всевозможных знаний.

Лаодика немного помолчала. Ее, видимо, подмывало еще что-то спросить. Наконец она решилась.

– А в городе Карфаго ты бывал, царевич? – спросила она.

– Это где царствует женщина?

– Да, Дидона.

– Знаю. Я там был в третьем году с победоносными воинами моего покойного деда, фараона СетнахтаМиамуна, – жизнь, здоровье и счастье да будут ему вечным уделом в подземном мире!

– И видел царицу Дидону?

– Видел, прекрасная дочь Приама; царица Дидона поверглась в прах, принося дань моему деду и прося пощадить ее жизнь, так как она была союзницей презренных либу.

– Она, говорят, прекрасна, как Афродита-Гатор, – с дрожью в голосе сказала Лаодика.

– Кто так говорит, тот не имеет глаз, – сказал Пентаур.

Этот лаконичный ответ был по душе Лаодике; но она умолчала о том, что слышала от Адиромы, – о том, что из любви к Энею Дидона сожгла себя на костре.

– Отец, вероятно, пройдет с войском и до Карфаго, чтобы получить вновь дань от Дидоны, – прибавил Пентаур.