Замужем за облаком. Полное собрание рассказов

– Почему бы нет? Ты же сам видел, как он там позорно обделался.

Да, голоса определенно знакомые. Не боль и не страх сейчас были на первом месте; его мозг занимала только одна мысль: «Чьи это голоса?»

Зрение понемногу восстанавливалось. Он интенсивно заморгал, стараясь ускорить процесс. Вот уже стали различимы две, затем три пары ног. Одна пара была в кроссовках – точь-в-точь таких же, какие он сам носил в юности: черно-белые «конверсы» с высоким верхом.

– Сними скотч, пусть себе треплется. Теперь не важно, услышит его кто-нибудь или нет.

Рядом кто-то язвительно рассмеялся. Обладатель кроссовок шагнул вперед, нагнулся и одним резким движением отодрал ленту.

И сразу же вслед за скотчем с его губ сорвался пронзительный вопль. Но причиной была не боль. Он кричал потому, что узнал в нагнувшемся человеке самого себя!

В семнадцать лет. Семнадцатилетний он, в «конверсах», потертых джинсах с заплатками, пришитыми его мамой, и ярко-оранжевой тенниске, подаренной его подружкой как раз на семнадцатый день рождения.

– Сюрприз, говноед! С возвращением!

Юнец распрямился, уперев руки в тощие бедра. С той поры он порядком погрузнел. А ведь когда-то он носил брюки с обхватом пояса всего в тридцать два дюйма. Славные были деньки.

– Теперь взгляни сюда, – прозвучал другой голос, более низкий, но тоже принадлежавший ему.

Мы зачастую удивляемся, слыша себя в магнитофонной записи. А он в течение каких-то тридцати секунд услышал со стороны свой голос в двух разных вариантах – из далекого и из близкого прошлого.

Заранее страшась того, что увидит, он перевел взгляд на второго мужчину и тотчас опознал в нем относительно недавнего себя. Такую прическу он носил несколько лет назад. И еще этот аляповатый блейзер в красную клетку. Жене он почему-то нравился.

– Понял, кто мы такие?

Он и без того был ошеломлен, а этот вопрос добил его своей нелепостью. Но надо было как-то среагировать, и он ограничился кивком. «Недавний он» кивнул в ответ.

– Это хорошо, а вот я долго не мог понять.

– А я врубился с первой секунды, – гордо заявил тинейджер.

– Может, заткнешься, наконец? Если ты такой умный, как ты очутился здесь?

Сидя на земле, он наблюдал за двумя ранними ипостасями самого себя. Было очевидно, что эти двое терпеть не могут друг друга.

– А ты чего зенки пялишь? – накинулся на него юнец, стараясь говорить как можно более страшным голосом.

Но сидевший на земле человек знал, что это блеф. Он помнил, как в свои семнадцать лет прилагал массу усилий к тому, чтобы выглядеть крутым чуваком. В ту пору он тусовался с компанией отморозков, колючих, как кактусы, и опасных, как ручные гранаты на взводе. Он вовсе не был крутым, но соображал неплохо и сумел внушить остальным, будто он свой в доску, – и одного этого было достаточно, чтобы без лишних проблем прожить те непростые годы.

С головой он дружил всегда, но сейчас, оказавшись в столь немыслимой ситуации, впервые в жизни понял, что обретенное таким путем ощущение достаточности может быть обманчивым. Ибо, при всей его изворотливости, расчетливости, лжи и притворстве, по прошествии лет что он имел в итоге? Жену, бросившую его ради другого; должность клерка среднего звена в конторе, интересной разве что своим названием; квартиру с видом на магазинчик уцененных ковров и паласов. В их конторе недолгое время проработала одна шустрая дамочка, которая как-то мимоходом обронила: «Я вытрахалась из низов на средний уровень». Тогда эта фраза показалась ему забавной, но не более того. И вот теперь, настигнутый безжалостным прозрением, он осознал истинный смысл этих слов. Ведь и он сам схожим манером «выхитрился» на средний уровень, но лишь затем, чтобы застрять здесь навсегда.

– Аллилуйя! Наш приятель узрел свет истины, – объявил тинейджер.

Тот, что постарше, помог ему подняться на ноги (с громким щелчком коленных суставов) и сказал:

– Добро пожаловать в клуб.

Зрение теперь уже восстановилось полностью, и кровь застыла в жилах от того, что он увидел на ночной проселочной дороге.

Их здесь было полным-полно. В кроссовках и майках, в двубортных костюмах, в шортах-бермудах, в форме детской бейсбольной лиги. Постриженные на разный манер, с лицами, варьирующимися от очень худых до уже начинающих расплываться.

И все это был он.

Лишившись дара речи, взирал он на собственные ипостаси. Они походили на ожившие фотографии из семейного альбома. Тут присутствовал он в семь, двенадцать, семнадцать, девятнадцать лет. Расклешенные брюки и длинные ногти были из того периода, когда он сразу по окончании колледжа упорно пытался освоить игру на гитаре. А вот свежий порез на руке, полученный им при падении с велосипеда, – сколько ему тогда было? Одиннадцать?

Они толпились на узкой проселочной дороге в два часа пополуночи – разные версии одного человека, глазеющие на новенького либо тихо беседующие между собой. Он не слышал, о чем они говорили, но знал, что речь идет о нем. Лица их выражали всю гамму чувств – от искренней радости до полного неприятия и отвращения.