Замужем за облаком. Полное собрание рассказов

– Ладно, значит, я могу говорить напрямик. Зная, что за человек я был, ты можешь представить, как этот человек, этот Эпштейн, бродил на следующий день по разрушенному, уничтоженному миру, испуганный и радостный как никогда. Я остался жив! Я пережил землетрясение, убившее пятьдесят тысяч человек! Можешь себе представить! Никогда в жизни я не был так счастлив. Я снова выкрутился. Там были тела и развалины, крики и плач, но я ходил на своих целых ногах, невредимый! Даже когда начались повторные толчки после главного – а их было много, поверь мне, – я знал, что я в безопасности, что со мной ничего не случится. Бывает, просто знаешь, что проскочил. Одолел это. Пока я врал, мне все сходило с рук… И тут ко мне подошли и попросили помочь в поиске выживших. Я был еще напуган и потому соврал, что плохо себя чувствую. Их было двое, Радклифф. Два человека примерно наших лет. Они потеряли все, но не предавались скорби, пока не помогли всем, кому могли. Они посмотрели на меня без всякого выражения, а потом один из них спросил, знаю ли я про зальзалах. Я сказал, что не знаю, и он рассказал мне то, что я только что рассказал тебе. Ничего больше… И через несколько мгновений мой язык окаменел. – Мы посмотрели друг на друга, и Гордон кивнул. – Язык стал камнем у меня во рту. И знаешь, что еще? В то же мгновение я понял, что это значит: это на всю жизнь, мой язык будет каменеть каждый раз, когда я совру. Как Пиноккио со своим носом, только у меня это случалось на десять, может быть, пятнадцать секунд. Потом все снова приходило в норму, а поскольку я тщательно это скрывал, никто так и не понял, что произошло. Только я, только Пиноккио Эпштейн с камнем вместо языка в своем лживом рту. Зальзалах

. Земля выдаст свои тайны. Все добро откроется. И все зло. Угадай, в ком было зло, и угадай, кто попался?

Прежде чем я попытался проглотить это, Эпштейн продолжил:

– Но я не нуждался в объяснении, в чем мой порок, потому что сам-то я знал его всю жизнь. Земля сказала мне, что я лжец? Ну и что?.. Но язык был лишь началом. Как только я смог выбраться из Ирана, почти в то же мгновение, как пересек границу, эта штука с языком кончилась и началась штука с погодой. Теперь, когда я врал, небо мгновенно заволакивалось тучами, и, какая бы погода ни стояла до того, надо мной, только надо мной, нависало облако и начинался дождь. Вокруг могло сверкать солнце, а у меня над головой гремела страшная гроза, и через несколько минут я был мокрым насквозь.

– Гордон…

– А когда прекратилось и это, появилась еда. Только я скажу неправду, и вдруг в руках у меня что-нибудь съестное – жареная индейка или зеленые бобы, тающее мороженое или печеная картошка.

Я стал вставать, но он схватил меня за руку. Я попытался вырвать ее, но он держал крепко.

– А с тех пор как приехал сюда – вот эта лошадь! В один прекрасный день она появилась у двери отеля, дожидаясь меня. Ты знаешь, что это, Радклифф? Вся моя ложь, собранная воедино. Посмотри на нее: разве не видишь, какая она красивая? Взгляни на глаза, посмотри, какие они хитрые. Посмотри, как она уставилась на нас. Когда я честен, она ненадолго отходит, но я не знаю, как

быть честным. Это не просто врать или не врать. Нечестность забирается под кожу, как микроб, а потом становится вирусом – он производит себе подобных, и все они отличаются друг от друга. Мне никогда не удавалось быть честным, и потому рано или поздно всегда появляется что-то новое – туча, язык, лошадь… Помнишь Иова? Как Бог испытывал его одним ужасным несчастьем за другим? Это бывает и по-другому, уверяю тебя. Иногда Он испытывает и плохих людей тоже. Но знаешь ли ты, как тяжело не врать? Даже когда, – он протянул руку к лошади, – каждую минуту рядом она?

Я не удержался:

– Откуда мне знать, что ты не врешь сейчас, Гордон?

Он улыбнулся:

– Взгляни на лошадь.

Я улыбнулся в ответ и взглянул. Во рту у нее был огромный и очень красивый букет редких цветов, какие можно увидеть разве что в дорогом цветочном магазине. Я не мог понять, откуда он взялся. Ни малейшего представления, откуда он мог взяться среди сосен и каштанов в этом парке; весна еще не настолько вступила в свои права, чтобы цветы выросли, а тем более распустились.

Колесо в пустыне, качели при луне